Из числа таких людей, по мнению М. Н. Тихомирова, и вышел создатель Пискаревского летописца, повествование которого о событиях 1612–1615 гг. написано так, что заставляет предполагать, будто автор повествования жил в это время не в Москве и писал о московских событиях с чужих слов (исследователь не привел аргументов немосковского происхождения заключительной части Пискаревского летописца для доказательства своего вывода). М. Н. Тихомиров обратил внимание на наблюдение М. В. Щепкиной о большом количестве различных водяных знаков в Пискаревском летописце. По его мнению, это свидетельствует о том, что при создании летописца использовался запас «самой разной, вероятнее всего, казенной бумаги». Из этого следовал вывод о том, что тогда «предположение о лице, написавшем летописец, начинает приобретать вероятие». Только человек, связанный с Печатным двором, мог иметь свободный доступ к казенной бумаге. Исследователь, анализируя социальное положение автора летописца, атрибутировал его псковскому печатнику Никите Фофанову: «Пискаревский летописец был составлен в среде печатников, может быть, даже Никитой Фофановым»[92].
М. Н. Тихомиров, предложив гипотезу о Никите Фофанове как возможном авторе памятника, не настаивал на ее бесспорности. Но тем самым впервые был поставлен вопрос о принадлежности Пискаревского летописца конкретному автору. До этого времени Пискаревский летописец рассматривался как безымянный памятник московского происхождения.
После М. Н. Тихомирова изучением источников Пискаревского летописца занимались и другие ученые. Почти все они рассматривали лишь отдельные свидетельства Пискаревского летописца, связанные с интересующей их темой. Поэтому, если не считать статей О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомирова, памятник до конца XX в. так и не получил общей характеристики в исторической литературе. Но все же полностью игнорировать проблемы, затрагивающие источники Пискаревского летописца, оценку его сведений, исследователи не могли. При этом неизбежным было то, что вопросы происхождения и степени достоверности статей Пискаревского летописца разбирались с разной степенью подробности, в зависимости от интересов и потребностей того или иного историка.
Так, А. А. Зимин ограничился краткой характеристикой Пискаревского летописца: «Свежие, хотя и не всегда точные, сведения находятся в Пискаревском летописце и в хронографе 1617 г.»[93] (Одной из областей научных интересов А. А. Зимина была история опричнины, и он прежде всего обращал внимание на заметки Пискаревского летописца о том времени.) Но исследователь не объяснил, в чем он видел неточность этих сведений, потому что памятник не был им проанализирован.
В отличие от А. А. Зимина Р. Г. Скрынников, также занимающийся историей того периода, дал более подробную источниковедческую характеристику своду в целом. Он пытался оценить достоверность известий летописца, посвященных опричнине: «Наряду с легендарными сведениями Пискаревский летописец включает в себя много достоверных сведений об опричнине. Пискаревский летописец оказался единственным источником (помимо синодика), в котором точно названо место казни В. А. Старицкого»[94]. Исследователь обратил также внимание на происхождение источников тех статей памятника, где содержатся известия об опричнине. По Р. Г. Скрынникову, составители Пискаревского летописца использовали разнообразные источники. Среди них выделялась московская официальная летопись 1533–1564 гг. Но, по мнению Р. Г. Скрынникова, она могла послужить только косвенным источником Пискаревского летописца. Он писал, что доступ к официальным летописям был ограничен при Грозном и его преемниках, и поэтому авторы Пискаревского летописца не могли ими пользоваться. Но, вероятно, они имели возможность справляться с краткими разрядными книгами, сообщающими сведения о походах, строительстве крепостей и т.д. Р. Г. Скрынников согласился с мнением О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомирова о том, что Пискаревский летописец был составлен в кругах, близких роду князей Шуйских. Он трактовал это обстоятельство как придающее источнику особую ценность, потому что летописец оказался одним из немногих памятников периода опричнины, передающих традицию земского происхождения[95]. Р. Г. Скрынников критически осмыслил сообщение Пискаревского летописца об учреждении опричнины. Он писал, что «один из поздних источников» (имеется в виду Пискаревский летописец) утверждает, будто царь учредил опричнину по совету В. М. Юрьева. Но исследователь подверг сомнению достоверность подобного сообщения: «Пискаревский летописец в начале XVII в. возник в кругах, близких Шуйским, а следовательно, враждебных Захарьиным. Главным опровержением приведенной им версии служит тот факт, что В. М. Юрьев никогда не был принят в опричнину. Трудно представить, чтобы инициатор опричнины мог остаться вне опричнины»[96]. Однако и Р. Г. Скрынников не провел систематического анализа памятника в целом. Как видно, Р. Г. Скрынников ограничивал источниковедческую характеристику памятника только разбором статей, сообщающих об опричнине. Это можно объяснить тем, что он обращался к Пискаревскому летописцу прежде всего как к источнику о терроре периода правления Ивана Грозного.
92