Преданный Вам.
3
ЧАРЛЬЗУ НАЙТУ *
Тэвисток-хаус,
30 января 1855 г.
Мой дорогой Найт,
Вы, разумеется, можете не опасаться того, что я сочту Вас бессердечным. Однако то, что Вы написали, настолько нелепо, что я чувствую, как возмущение Вами заполнило меня уже более чем на три четверти.
Моя сатира направлена против тех, кто не видит ничего, кроме цифр и средних чисел, против тех, кто олицетворяет собой величайший и злейший порок наших дней, против людей, чья деятельность еще долгие годы будет наносить гораздо больший ущерб тому полезному и бесспорному, что есть в политической экономии, чем мог бы нанести я (если бы у меня было такое намерение) в течение всей своей жизни; против тех безмозглых идиотов, которые, ухватившись за среднюю температуру Крыма в течение двенадцати месяцев, готовы считать ее основанием для того, чтобы одевать солдат в одни нанковые мундиры в такую морозную ночь, когда и в меховой одежде недолго замерзнуть до смерти; против тех, кто берется утешать рабочего, вынужденного ежедневно вышагивать по двенадцати миль с работы и на работу, сообщая ему, что среднее расстояние между двумя населенными пунктами по всей Англии не превышает четырех миль. Ба! Да какое же отношение имеете Вы ко всей этой чепухе?
Когда я прочту эту книгу, я поставлю ее на отдельную полку, рядом с "Однажды". Я зарыл бы свою трубку мира и послал Вам этот воинственный клич тремя-четырьмя днями раньше, если бы не читал в это время в Брэдфорде для небольшой аудитории в три с половиной тысячи слушателей.
Искренне Ваш.
4
ЛИ ХАНТУ *
Тэвисток-хаус,
среда вечером, 31 января 1855 г.
Мой дорогой Хант,
Не могу допустить, чтобы прошел еще один месяц, а я по-прежнему так и не написал Вам хоть несколько строк. Я давно уже собирался заглянуть к вам на чашку чая, так как считал, что это было бы единственным достойным ответом на ваше письмецо. Но все это время меня так бросало из стороны в сторону, я был так измучен всеми этими разъездами, вечyой спешкой и неотложными делами, что вся моя жизнь превратилась в сущий водоворот.
На рождество я всегда стремлюсь сделать то немногое, что в моих силах, чтобы поддержать некоторые полезные воспитательные начинания, устраиваемые для жителей больших городов. Выполняя обещания, данные еще осенью, я побывал за то время, что мы с Вами не виделись, в Беркшире, Дорсетшире и Йоркшире. В промежутках между этими поездками я урывками виделся с детьми, которые все до одного съехались домой на праздники, водил их в "пантомиму" и ставил нашу традиционную новогоднюю пьесу-сказку, в которой "были заняты" мы все, включая малютку. Немало времени потребовал от меня мой старший сын, он только что вернулся из Германии, и мне надлежит ограждать его от демона праздности и следить за его первыми шагами на деловом поприще. Для моего второго сына (мы прочим ему карьеру в Индии) мне пришлось искать нового наставника. Он покинул отчий дом лишь сегодня и увез с собой сливовый пирог, коробку мармелада, такое же количество джема, двенадцать апельсинов, пять шиллингов и целый бочонок слез. Из-за инфлюэнцы я никуда не выхожу из дому, а на той неделе собираюсь в Париж. Я уже не говорю о таких пустяках, как этот гигантский волчок, именуемый "Домашнее чтение", который неустанно совершает свой еженедельный оборот и при этом жужжит: "Не забудь обо мне"; или о комитете, где мы с Форстером * занимаемся довольно важными для литераторов делами *, и ограничусь заверением, что все это время я был очень занят.
В Париже я думаю пробыть не более полутора-двух недель, а по возвращении домой надеюсь очень скоро повидаться с Вами.
Прочли ли Вы Брустера и Уивэлла? Не отсылайте их, я за ними зайду. Не правда ли, любопытно, что, невзирая на остроумие и ученость обоих авторов, заканчивая чтение, чувствуешь себя ничуть не более умудренным, чем в его начале.
Один из моих генуэзских друзей недавно прислал мне большую жестяную трубку со множеством снимков, где запечатлены героические эпизоды войны пьемонтцев против австрийцев. Эти приметы свободолюбия и отваги на сонных улочках старинных городков вызвали у меня то же странное чувство, которое я испытал, когда пятнадцать месяцев тому назад вновь посетил Геную и неожиданно увидел оживленный город, где целые мили новых, напоминающих Париж улиц дерзко взирали на Страда Нуова и Страда Бальби, увидел воинственного часового, несущего караул у здания муниципалитета, оркестр, исполняющий национальные мелодии на открытой террасе одного из кафе, где во время моего последнего визита в Геную помешалась большая семинария иезуитов. В Альбаро дом, в котором прежде жил губернатор (в мое время - русский), пуст, по двору проходит колея; на улицах продаются дешевые газеты, и люди говорят о политике!
Преданный Вам.
5
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
3 февраля 1855 г.
...С каждым часом я все больше укрепляюсь в моем давнишнем убеждении, что наша правящая аристократия и ее прихвостни ведут Англию к гибели. Я не вижу тут ни проблеска надежды. Что касается общественного мнения, то оно так безразлично ко всему, связанному с парламентом и правительством, и так индиферентно, что я не на шутку обеспокоен этим положением и вижу в нем весьма зловещее знамение... Сегодня утром я придумал одну штуку для "Домашнего чтения", на мой взгляд, довольно удачную. Тонкая сатирическая миниатюра - пересказ недавно найденной арабской рукописи в духе арабских сказок, под названием "Тысяча и одно жульничество" *. Популярные сказки в новом варианте...
6
МИСС КИНГ
Хэвисток-хаус
пятница вечером, 9 февраля 1855
Моя дорогая мисс Кинг,
Хочу прежде всего покончить с самой неприятной частью своего письма. Я очень сомневаюсь в возможности опубликовать Вашу повесть частями.
Однако, на мой взгляд, она обладает весьма значительными достоинствами. Меня смущает, во-первых, опасение, что занимательность книг, подобных Вашей, пострадает от опубликования частями, во-вторых - Ваша манера изложения. Ваши герои недостаточно обнаруживают свои намерения в диалоге и в действии. Вы слишком часто выступаете в роли истолкователя и делаете за них то, что они должны делать сами. Для впечатления, производимого любой книгой (а особенно книгой, печатаемой отдельными выпусками), весьма пагубной является длительная задержка в развитии действия, подобная той, которую Вы делаете, чтобы познакомить читателя с прошлой жизнью священника. Могу еще упомянуть, что, на мой взгляд, мальчик (ребенок от второго брака) какой-то слишком "жаргонный". Мне знаком мальчишеский жаргон, присущий мальчуганам такого типа и такого возраста; но если принять во внимание роль этого персонажа во всей истории, то, на мой взгляд, автору следовало возвысить и смягчить этот образ, более ярко выделив в нем пылкость и жизнерадостность юности, романтическую ее сторону. Мне также кажется, что диалоги между госпожой и горничной-итальянкой условны и неестественны. В особенности это относится к горничной и более всего заметно в сцене накануне убийства. Если окажется, что основное препятствие устранимо, я взял бы на себя смелость подсказать Вам способы исправления книги.