Болезнь моя не унимается, но усиливается. В прошлый месяц было четыре припадка, чего никогда не бывало, - и я почти не работал. После припадков я нахожусь несколько времени в унынии и тоске и совершенно разбитый. Ни Кушелеву, ни Каткову не могу скоро кончить. Повесть большая, которую пишу Каткову, мне очень не нравится, опротивела! Но написано уже много, бросить нельзя, чтоб начать другую, а долг надо отдать. И всю-то я жизнь буду писать из-за денег! Да хоть бы я имел даже сильный талант, и тот пропадет в этой тоске. Друг мой, целую тебя 1000 раз, детей твоих также, а у Эмилии Федоровны целую ручки.
Прилагаю письмо к Плещееву. Он сам мне писал, что лучше через тебя, и потому передай или перешли ему немедленно.
NB. Друг мой, прилагаю еще письмо к графу Кушелеву. Он сам писал мне назад тому месяц учтивое письмо, и хотя оговаривался, что не желает торопить меня, но ведь понятно, что ему нужна статья. И потому передай ему прилагаемое здесь письмо к нему. Я отвечаю в его тоне. Подпиши подле слова "граф" его имя, ибо я не знаю, как его зовут. Нужды нет, что твоя рука будет, нужды нет! Письмо передай хоть через Моллера. Запечатай. Моллеру скажи, что я всеми силами постараюсь кончить поскорее. Сделай милость, исполни всё это, как я прошу.
Повесть Кушелеву будет полна некоторых комических и даже порядочных подробностей, но почти неправдоподобных. Что ж делать, рад бы лучше, но все идеи романов в голове моей - больше объемом, а в эту меру нет ни одной повести, кроме этой. А писать крупное - не успею. Прощай, милый. Будешь писать Вареньке, кланяйся ей от меня.
Поцелуй за меня Колю. Хочу писать Вареньке, Верочке и непременно Андрюше. Жена вам всем кланяется. Я очень рад, что у Плещеева жена хорошенькая, очень рад. Красота совсем не мешает.
(1) было: и лучше (2) вместо: в денежные условия - было начато: в согла<шение> (3) вместо: не имел надежды заработать - было начато: не заработ<ал>
144. Е. И. ЯКУШКИНУ
12 декабря 1858. Семипалатинск
Семипалатинск, 12 декабря 58.
Давно уже я не писал Вам ничего, добрейший и благороднейший Евгений Иванович, и считаю это непростительным с моей стороны. Вы так благородно и просто изъявляли мне постоянно Ваше участие, что забыть о Вас я никогда не могу и очень боюсь, если Вы назовете меня человеком без сердца и памяти. Но уверяю Вас, что это будет несправедливо. Если же я Вам так давно не писал, то это не от невнимания или забывчивости. Я уже три месяца сряду собираюсь писать Вам и не соберусь от разных причин, между прочим и потому, что желал бы написать о себе что-нибудь положительное. Каждый день и час жду решения судьбы моей и не дождусь. Вы не поверите, как это тошно, Евгений Иванович.
Вот уже скоро год без нескольких дней, как я подал в отставку, упомянув в моей просьбе (сообразно форме), что жительство буду иметь в Москве. Моя отставка пошла, и до сих пор о ней ни слуху, ни духу. Не знаю, что задерживает. Просился я в отставку по болезни (падучей). Отставка выйдет когда-нибудь, но не будет ли препятствия ехать в Москву? - вот в чем вопрос. Брат и другие, берущие во мне близкое участие, уверяют меня, что сомнений не может быть никаких. Не знаю, но положение мое пренеприятное. Я даже предпринять ничего не могу положительного во многих делах, меня крайней интересующих, потому что не знаю, что впереди и как рассчитать. Живу в Семипалатинске, который надоел мне смертельно; (1) жизнь в нем болезненно мучит меня. Не могу Вам за краткостью всего объяснить. Можете ли Вы себе представить, что даже самые занятия литературою сделались для меня не отдыхом, не облегчением, а мукой. Это уже хуже всего. Во всем виновата моя обстановка и болезненное положение мое. Журналов я не читаю и вот уже полгода не брал в руки даже газет. Полагая, что скоро выеду в Россию, не записался, а брать не у кого, потому что не хочется быть иным людям хоть чем-нибудь одолженным. И уверяю, это не гордость и не озлобление с моей стороны. А так, - всего не расскажешь.
Катков мне писал письмо и по просьбе моей выслал мне вперед 500 руб. сереб<ром>. Я обещал ему роман, засел писать с увлечением, но бросил, ибо хочу написать хорошо, а недостает кой-каких справок, которые нужно сделать самому, лично, в России. Наобум же писать не хочу. И потому, оставив мой большой роман, принялся за другой. Засел через силу, но потом скоро увлекся и писал с удовольствием. Но выходит велик - листов 12. Отделав 2/3, я оставил его, вот по какому случаю. Так как денег мне нужно поминутно и много (особенно по поводу моей женитьбы), так как я весь задолжал (теперь нет), то брат мой вошел в Петербурге в условия с будущею редакциею будущего журнала "Русское слово" - выйдет в <18>59-м году, заключил от себя на мое имя условие, взял вперед 500 руб. (по 100 руб. с листа) и выслал мне деньги. От денег я отказаться не мог и одобрил все условия, думая кончить все к Новому году. Но не кончив к сентябрю Каткову, опомнился, схватился за повесть в "Русское слово", и теперь пишу ее на почтовых, почти совсем кончил. На днях отсылаю. Каткову же примусь тотчас по отсылке в "Русское слово" и в непродолжительном времени вышлю половину, - чтоб видел, что я дело делаю. Но не думайте, чтобы Катков меня торопил. Напротив, он мне написал преблагородное письмо, в котором просил меня не тяготиться долгом и не насиловать себя. Оттого-то мне так и хочется поскорее кончить. Я же перед ним очень виноват, взяв обязательства в "Русское слово", тогда как обязан был сперва кончить ему. Не говорю уже о том, сколько болезнь (падучая) отняла у меня времени, а главное, расположение духа. Кроме того, были и другие обстоятельства. Вот Вам, добрейший мой Евгений Иванович, краткая повесть обо мне. Повторяю: Вы так стали мне близки Вашими поступками со мной, что я уж не могу молчать перед Вами и не говорить Вам моего всего откровенно. И однако ж, я многое еще Вам не написал.
Прощайте, добрейший Евгений Иванович, не забывайте меня, а я о Вас всегда буду помнить. Может быть, скоро увидимся.
Ваш весь Федор Достоевский.
Пишу на прежний адресс и не знаю, дойдет ли?
(1) далее было начато: кроме того, что
145. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
13 декабря 1858. Семипалатинск
Семипалатинск. 13 декабря 58 г.
Хочу и тебе написать что-нибудь, мой милый брат. Что это ты всё молчишь? Никогда я от тебя не дождусь письма. Да и какие твои письма? Несколько строк. А в моей глуши мне и получение письма целое счастье, за неимением другого. Вот Плещеев отвечает на мои письма всегда тотчас. Ты говоришь, мой милый друг, что у тебя дела и заботы. Очень верно. Но ведь на письмо надобно всего пять минут, никак не более. Как не выгадать пяти минут в месяц? Не понимаю. Впрочем, между нами этот пункт давным-давно уже спорный вопрос. Я знаю, милый мой, что ты меня очень любишь, более, может быть, чем я стою. А между тем на письма ты скуп, очень скуп. Но бог с тобой.
Уведомлял я тебя в октябре, что 8-го ноября непременно вышлю тебе повесть. Но вот уже декабрь, а моя повесть не кончена. Многие причины помешали. И болезненное состояние и нерасположенье духа и провинциальное отупение, а главное, отвращение от самой повести. Не нравится мне она, и грустно мне, что принужден вновь являться в публику так не хорошо. Грустнее всего то, что я принужден так являться. Есть и у меня в голове (и частию на бумаге) вещи, которыми я очень дорожу и которые, право, сразу бы мне составили имя. Но что делать. Это мой большой роман, который я, по разным обстоятельствам, не могу здесь писать, да и не хочу писать на заказ. Хочется оставить по себе хоть одно произведение безукоризненное. Но что делать? Нельзя то писать, что хочется писать, а пиши то, о чем, если б не надобны деньги, и думать бы не захотел. И для денег я должен нарочно выдумывать повести. А ведь это ух как тяжело! Скверное ремесло бедного литератора. Повесть моя растянулась в шесть листов, и, кажется, скоро пошлю к тебе ее.