Вот и судите теперь, дорогая моя, что Вы можете ожидать от него. Он Вас любит; но он самолюбив, раздражителен очень и, кажется, очень ревнив. Мне кажется, он из ревности не может перенести разлуки с Вами. Может быть, я и ошибаюсь; но не думаю, чтоб ошибался. Знаете: ведь есть две ревности: ревность любви и самолюбия; в нем обе. Приготовьтесь его видеть, отстаивайте твердо свои права, но не раздражайте его напрасно; главное: щадите его самолюбие. Вспомните ту истину, что мелочи самолюбия почти так же мучительны, как и крупное страдание, особенно при ревности и мнительности. Вы говорите, чтоб я уговорил его: но что же я могу сказать ему? Он на мои советы смотрит положительно враждебно, я это испытал. А как бы я желал, чтоб между Вами всё уладилось и чтоб Вы просто разъехались. Вам не житье вместе, а мука. Он и себе бы и Вам сделал хорошо, очень хорошо. Ведь Вы бы были ему благодарны за это и высоко бы оценили его гуманность. Вместо любви (которая и без того прошла) он бы приобрел от Вас горячую признательность, дружбу и уважение. А ведь это стоит всего остального. Но что говорить! Вы это знаете лучше моего сами. Высказать же ему это в виде совета я не могу; он к этому положительно не приготовлен теперь.
Дорогой друг, я Вас до того бескорыстно и чисто люблю, что страшно обрадовался, когда Вы мне написали о чувстве благодарности за детей. Значит, Вы еще способны жить и жить полною жизнию. Обрадовался я, а в то же время ужасно испугался за Вас. Вы пишете, чтоб я Вас побранил. Не возьмусь за это по совершенной бесполезности. Оно, конечно, можно бы Вам посоветовать посмотреть поближе и не очень доверяться; одним словом, побольше увериться. Что же касается до совета, которого Вы требуете от меня (как от сердцеведа; NB. Не принимаю Вашего слова на свой счет; какой я сердцевед перед Вами!), - то опять, что же я тут буду советовать? Всё это известно Вам самой в тысячу раз лучше, чем мне. Вам известно: с одной стороны счастье, блаженство; с другой - забота, мука, расстройство, да и в самом чувстве не то, что прежде; менее свободы, больше рабства. Вот и всё, что скажу я, а там рассуждайте сами. Увижу ли я Вас, моя дорогая? В июле я буду наверно в Москве. Но удастся ли нам с Вами поговорить по сердцу? Как я счастлив, что Вы так благородно и нежно ко мне доверчивы; вот так друг! Я откровенно Вам говорю: я Вас люблю очень и горячо, до того, что сам Вам сказал, что не влюблен в Вас, потому что дорожил Вашим правильным мнением обо мне и, боже мой, как горевал, когда мне показалось, что Вы лишили меня Вашей доверенности; винил себя. Вот мука-то была! Но Вашим письмом Вы всё рассеяли, добрая моя бесконечно. Дай Вам бог всякого счастья! Я так рад, что уверен в себе, что не влюблен в Вас! Это мне дает возможность быть еще преданнее Вам, не опасаясь за свое сердце. Я буду знать, что я предан бескорыстно.
Прощайте, голубчик мой, с благоговением и верою целую Вашу миленькую шаловливую ручку и жму ее от всего сердца.
Весь Ваш Ф. Достоевский.
Р. S. О статье Михайлова поговорим потом; Степан Дмитриевич очень просил меня приезжать чаще в Павловск; но вот уже ровно неделя, а я не был. Страшно много всяких хлопот.
(1) далее было начато: так (2) далее было начато: и он от<правился> (3) далее было начато: когда (4) далее было: или (5) было: нашего (6) далее было: где описан наш разговор
175. А. П. МИЛЮКОВУ
10 сентября 1860. Петербург
Любезнейший Александр Петрович,
Извещаю Вас, что я не поеду в воскресение, а, кажется, во вторник. И потому крестить у Вас могу. Прошу Вас, в свою очередь, известить меня по городской почте: в какой час завтра произойдет крещение? полагаю, что сейчас после вечерен.
Я же приступаю к писанию и не знаю еще, что будет, но решаюсь работать, не разгибая шеи.
Ваш весь Ф. Достоевский.
10 сентября 860.
1861
176. M. A. ЗАГУЛЯЕВУ Январь 1861. Петербург
Любезнейший и добрейший Михаил Андреевич,
Если у Вас есть "Библиотека для чтения" (где "Гаваньские чиновники") и которую Вы мне обещали, то сделайте милость, пришлите, чем самым крайним образом обяжете Вашего со всей душой
Ф. Достоевского.
Р. S. Если надо скоро, то продержу не более как до завтра. Д<остоевский>.
177. Я. П. ПОЛОНСКОМУ
15 апреля 1861. Петербург
Любезнейший Яков Петрович,
Если Ваше время завтра в воскресение не занято, то посетите меня вечерком, выпить чайку, чем очень обяжете Вас крепко любящего
Ф. Достоевского.
15 апр. Суббота.
178-180. В РЕДАКЦИИ "СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ", "СЫНА ОТЕЧЕСТВА" И "САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ"
4 мая 1861. Петербург
К издателю "Северной пчелы". (1)
В № 33-м газеты "Русский мир" я прочел следующее объявление от редакции "Русского мира" своим читателям: "Продолжение "Записок из Мертвого дома" Ф. М. Достоевского, как объявлено уже, последует в журнале "Время", в 4-й книжке которого перепечатаны главы, помещенные в январских номерах "Русского мира", для тех из читателей, как сказано в журнале "Время", которые не были знакомы с этим произведением. Равным же образом и мы сочтем себя обязанными познакомить наших читателей с продолжением "Записок", как скоро они появятся в журнале "Время"".
Позвольте Вас уведомить, милостивый государь, (2) что с редакцией "Русского мира", после помещения в газете "Русский мир" отрывка из сочинения моего "Записки из Мертвого дома" (то есть первых четырех глав), я более ни в каких литературных сношениях не состою, всё же сочинение мое "Записки из Мертвого дома" продано мною журналу (3) "Время" вполне и потому продолжение этих "Записок" может явиться только в этом журнале. Ни с кем же другим я, относительно продолжения этого сочинения, ни в каких формальных или каких бы то ни было обязательствах не состою и никто другой не имеет на него никакого права. О чем и прошу Вас, милостивый государь, (4) уведомить публику, напечатав в Вашей газете письмо мое.
Долгом считаю предуведомить Вас, что такое же письмо и с такою же от меня просьбою послал я и к гг. редакторам "С.-Петербургских ведомостей" и "Сына отечества". (5)
Ф. Достоевский.
4-го мая 1861 г.
(1) В "СО": В редакцию "Сына отечества": Милостивый государь; в "СПбВед": Корреспонденция. Санктпетербург, 4-го мая. Мм. гг. (2) В "СПбВед": милостивые государи (3) В "СПбВед": в журнал (4) В "СПбВед": Милостивые государи (5) В "СО": "С.-Петербургских ведомостей" и "Северной пчелы". Примите уверение в искреннем уважении Вашего покорного слуги; в "СПбВед": "Сына отечества" и "Северной пчелы". Примите и проч.
181. Ф. Н. БЕРГУ
12 июля 1861. Петербург
Июля 12/61.
Милостивый государь Федор Николаевич,
Мне чрезвычайно неприятно и совестно, что я принял в другом смысле то место Вашей статьи, где говорилось об "Унижен<ных> и оскорб<ленных>". Сделайте одолжение, извините меня. Воображаю, как Вам было это даже обидно. Ваше письмо вполне меня разуверило и нагнало на меня сильное раскаяние. Одно, что скажу в свое оправдание: что действительно в статье Вашей это место было написано так неясно, что можно было ошибиться. Я бы ни за что не ошибся: но так как Вы тут же браните и Григорьева (а Вы его таки браните и довольно зло), то мне и пришло в голову: если посылается в журнал статья, опровергающая (1) этот же журнал и где зацепляются его сотрудники, то, пожалуй, могло случиться и всё остальное. Соглашаюсь, что я глупейшим образом ошибся и прошу у Вас, от всего сердца, извинения.
Основная мысль Вашей статьи прекрасная, и мы с ней совершенно согласны. Но ведь из нее невозможно не выпустить, во-1-х) всего, что говорится в ней о Григорьеве. Согласитесь, журнал не может себе противоречить. 2) Обо мне, хоть бы Вы меня бог знает как хвалили; хвалить себя в своем журнале нельзя. 3) Всё, где Вы говорите о "Книге Наума". Положим, Вы правы: но книга составлена была честнейшим человеком и, главное, замечательнейшим деятелем во время всеобщего гнета над литературой, принесшим ей много пользы и многим ей пожертвовавшим. Если тут, ради лица, и делается уклонка, то ведь не из низкого же побуждения (2) мы смотрим в этом случае на лица, а из побуждения благородного. Конечно, если б дело шло о чем-нибудь гораздо более важном, то нечего было бы смотреть ни на какое лицо. "Время" строго держится этого правила, для него нет лиц, но ведь что толку выказывать себя такими спартанцами, когда дело вовсе не так важно. Всё в меру, всё кстати. К чему же огорчать человека, которого все уважают и про которого во всю честную жизнь его никто не сказал ничего дурного, а даже совершенно напротив.