e) Гиляровского еще не видел. Когда увижу, то передам ему Ваше поручение относительно книгопродавца, взявшего с уступкой 50%.
f) Касательно драматического гонорара и векселя Гудвиловича жду дальнейших распоряжений.
2) Сегодня послан Вам не совсем удавшийся новогодний рассказ*. Хотел написать покороче и испортил.
3) Ваши наблюдения по части московской журналистики проверяю. <…>
4) Виденные мною порядки петербургских редакций воспеваю, где только возможно. Вообще воспеваю весь Петербург. Милый город, хоть и бранят его в Москве. Оставил он во мне массу самых милых впечатлений. Очень возможно, что в данном случае, в суждении своем о Питере, мои мозги подкуплены. Ведь жил я у Вас, как у Христа за пазухой. Всё мое питерское житье состояло из сплошных приятностей, и не мудрено, что я видел всё в розовом цвете… Даже Петропавловка мне нравилась. Путаница в голове несосветимая: Невский, старообрядческая церковь*, диван, где я спал, Ваш стол, Билибин, Федя, толстый метранпаж, полотенца на стенах, борода Тимофея, Борель, Палкин, земляные груши, сиг, перинка для Рогульки и Апеля*, Сенной рынок, Лейферт… Ясно очерченной картины нет, а всё какие-то отрывки. Что ясно помню, так это рыло Апеля Апелича и целодневное молчаливо-созерцательное хождение Феди по комнатам, остальное же в тумане, точно сон… Этим туманом я обязан Вам, ибо в какие-нибудь три дня Вы навалили на мои нервы столько впечатлений, что голове в пору разорваться. А ел-то и пил я у Вас! Точно я не в Питере был, а в старосветской усадьбе… Кстати: свежих сигов в Москве нет.
Конечно, Вы и без меня знаете, как я благодарен Вам за Ваше гостеприимство и возню с моей тяжеловесной особой, но все-таки считаю нужным констатировать еще раз эту благодарность. 10 000 раз спасибо.
В заключение поздравляю Вас и всех Ваших с Новым годом, с новым счастьем. Прасковье Никифоровне и Феде нижайший поклон и поздравление.
Билибину кланяйтесь и скажите, что я собираюсь написать ему.
П. И. Кичеев стрелялся*, но… неудачно. Пальмина еще не видел.
За сим будьте здоровы. Еще раз спасибо в квадрате.
Ваш А. Чехов.
Про Святейший синод и Сенат отец спрашивал. Сердится, что я внутри не был.
P. S. Буду писать еще. Хочется о Питере поговорить.
(обратно) (обратно)1886
Чехову Ал. П., 4 января 1886*
128. Ал. П. ЧЕХОВУ
4 января 1886 г. Москва.
86, I, 4.
Карантинно-таможенный* Саша!
Поздравляю тебя и всю твою юдоль* с Новым годом, с новым счастьем, с новыми младенцами*…Дай бог тебе всего самого лучшего. Ты, вероятно, сердишься, что я тебе не пишу… Я тоже сержусь и по тем же причинам… Скотина! Штаны! Детородный чиновник! Отчего не пишешь? Разве твои письма утеряли свою прежнюю прелесть и силу? Разве ты перестал считать меня своим братом? Разве ты после этого не свинья? Пиши, 1000 раз пиши! Хоть пищи, а пиши… У нас всё обстоит благополучно, кроме разве того, что отец еще накупил ламп. У него мания на лампы. Кстати, если найду в столе, то приложу здесь одну редкость*, к<ото>рую прошу по прочтении возвратить.
Был я в Питере и, живя у Лейкина, пережил все те муки, про к<ото>рые в писании сказано: «до конца претерпех»*…Кормил он меня великолепно, но, скотина, чуть не задавил меня своею ложью… Познакомился с редакцией «П<етербургской> газеты», где был принят, как шах персидский. Вероятно, ты будешь работать в этой газетине, но не раньше лета. На Лейкина не надейся. Он всячески подставляет мне ножку в «П<етербургской> г<азете>». Подставит и тебе. В январе у меня будет Худеков, ред<актор> «П<етербургской> г<азеты>». Я с ним потолкую*.
Но ради аллаха! Брось ты, сделай милость, своих угнетенных коллежских регистраторов! Неужели ты нюхом не чуешь, что эта тема уже отжила и нагоняет зевоту? И где ты там у себя в Азии находишь те муки, к<ото>рые переживают в твоих рассказах чиноши? Истинно тебе говорю: даже читать жутко! Рассказ «С иголочки»* задуман великолепно, но… чиновники!* Вставь ты вместо чиновника благодушного обывателя, не напирая на его начальство и чиновничество, твое «С иголочки» было бы теми вкусными раками, которые стрескал Еракита*. Не позволяй также сокращать и переделывать своих рассказов… Ведь гнусно, если в каждой строке видна лейкинская длань… Не позволить трудно; легче употребить средство, имеющееся под рукой: самому сокращать до nec plus ultra[47] и самому переделывать. Чем больше сокращаешь, тем чаще тебя печатают… Но самое главное: по возможности бди, блюди и пыхти, по пяти раз переписывая, сокращая и проч., памятуя, что весь Питер следит за работой бр<атьев> Чеховых. Я был поражен приемом, к<ото>рый оказали мне питерцы. Суворин, Григорович, Буренин… всё это приглашало, воспевало… и мне жутко стало, что я писал небрежно, спустя рукава. Знай, мол, я, что меня так читают, я писал бы не так на заказ… Помни же: тебя читают. Далее: не употребляй в рассказах фамилий и имен своих знакомых*. Это некрасиво: фамильярно, да и того… знакомые теряют уважение к печатному слову… Познакомился я с Билибиным. Это очень порядочный малый, которому, в случае надобности, можно довериться вполне. Года через 2–3 он в питерской газетной сфере будет играть видную роль. Кончит редакторством* каких-нибудь «Новостей» или «Нового времени». Стало быть, нужный человек…