Немцы поразили нас, — правда, маленькая группа интеллигенции здесь удивительна. Они радуются за искусство, отрешаясь от всякого национального чувства. Приглашают нас наперерыв, знакомятся все и хотят фетировать, но мы уклоняемся: во-первых, неподходящее для этого время в России, а во-вторых, не хватает сил. Самое интересное и трогательное — это наши взаимные симпатии с четой Гауптманов. Он настолько увлечен нами, что немцы не узнают его, так как он слывет за нелюдимца. Были даже выходки с его стороны. Так, например, в антракте «Дяди Вани» он вышел в фойе (все удивлялись этому), собрал толпу и во всеуслышание заявил (ни более ни менее): «Это самое сильное из моих сценических впечатлений, там играют не люди, а художественные боги». После 4-го акта «Дяди Вани» он долго сидел неподвижно, держа платок и закусив его. Потом встал и утер слезы. К нему подошел Владимир Иванович, но он ему ответил только: «Ich kann nicht sprechen».[38] Немирович говорил, что у него в эту минуту было лицо Шиллера или Гёте. После «Дна» он сказал, что не спал всю ночь и обдумывал пьесу, которую он хочет попробовать написать специально для нашего театра. Словом, Гауптман захвачен. Следующим номером следует поставить Барная. Он здесь директор императорских театров, и тем не менее бывает на всех спектаклях, подносит венки и вслух говорит, что учится у русских. Сегодня для Берлина произошло нечто необыкновенное. Здесь есть критик Норден. Он пишет критики только в исключительных случаях (местный Стасов) и всегда ругательного характера. Никогда он никого не похвалил. В сегодняшней маленькой статье написано приблизительно следующее: «В Берлине случилось событие. Приехали русские. На долю каждого поколения приходится встречать 6–8 больших художников. В этой труппе — все художники и все собраны воедино. Это гениально… и критика смолкает. Пусть идут в театр знакомиться с Россией не только артисты, но и дипломаты, политики и те, кто утверждает, что это погибшая страна. Народ, который создал такое искусство и литературу, — великий народ. У него есть культура, но мы ее не знаем. Она непохожа на нашу, но нам не мешает поближе ее узнать».
Словом, мы обожрались славой. Материальная часть — не очень. Дело в том, что Берлин совсем не театральный город, и делать здесь 30 спектаклей — безумие. Сюда ездят только для патента и скорее бегут в другие города, чтоб наживать деньги (сообщи об этом Севастьянову). Ни одна гастроль (даже Дузе) не проходила здесь без убытка. Мы в прекрасных условиях, так как покрываем расходы. Наилюбимейший здесь театр — Deutsches Theater — делает на круг 3000 марок. Мы делаем 2500. Беда в том, что по смете мы рассчитывали на большее. Сегодня нас пригласил на ряд спектаклей императорский театр в Дрездене. Это лестно и приятно. Но более трех спектаклей мы не успеем дать. Потом едем в Прагу, это бездоходная поездка, но очень приятная, так как чехи нас очень ждут. Приглашают и в Вену, и в Мюнхен, и в разные провинциальные города, и в Париж, и в Лондон, и в Бельгию, и в Амстердам. […]
Тяжелые и грустные известия из России омрачают все то приятное и интересное, что мы переживаем. О Борисе — тоже грустные известия. Дети скучают. Кира увлекается театром. Но год для них в смысле учения следует считать погибшим. Боюсь, как бы они не исшалопайничались. Они учатся, но это неправильное учение.
Крепко обнимаю тебя и всех братьев и сестер. Перешли это письмо всем братьям и сестрам. При всем желании невозможно писать всем в отдельности одно и то же. Единственное время для писем — это антракты. Остальное время все занято.
233*. В. С. Алексееву
Февраль — март 1906
Берлин
Дорогой Володя!
Никогда еще не приходилось так работать, как теперь. Не только днями, но и ночами. Приходится превращать кабак в приличное заведение.
Аккуратность немцев, их чистота, умение работать — все это миф. Ни в одной провинции я не видел такой распущенной банды, как здесь: нас не только обирают и грабят, но при этом глумятся и всячески оскорбляют. Так продолжалось до первого спектакля, и чего это нам стоило!.. не только в материальном, но и в нравственном отношении. Так продолжалось до первого спектакля. Это был триумф, какого мы не видали ни в Москве, ни в Петербурге. Весь Берлин: литературный (Гауптман, Шницлер, Зудерман, Гальбе и пр. и пр.), научный (все известные профессора и медики), финансовый (Мендельсон и все другие банкиры), Барнай, Дузе, все директора театров и 80-летний Гаазе, знаменитый артист, который никуда не выезжает, и известный критик Керр. Эти два посетителя особенно удивили берлинцев, так как они отреклись от театра. На следующий день нас завалили статьями. Здесь более 100 газет, причем приложения выходят еще и вечером. Все, без единого исключения, поместили огромные статьи, захлебываясь от восторга. Таких рецензий я никогда не видал. Точно мы им принесли откровение. Почти все кричали и заключали статьи так: мы знаем, что русские отстали на столетие в политической жизни, но, боже, как они опередили нас в искусстве. Последнее время их били под Мукденом и Цусимой. Сегодня они одержали первую блестящую победу. Bravo, Russen!..
Везде рекомендуется актерам и режиссерам идти учиться у нас. Апогея успеха (тонкого) достигли в «Дяде Ване». Гауптман ревел как ребенок и последний акт сидел с платком у глаз. В антракте он (известный своей нелюдимостью) выбежал демонстративно в фойе и громко на весь зал крикнул: «Это самое сильное из моих сценических впечатлений. Там играют не люди, а художественные боги». Здорово! Конечно, мы познакомились с ним и с женой. Он прямо влюбился в нас и остался в Берлине до конца наших гастролей. После «Дна», которое имело страшно шумный успех (но не такой тонкий, как «Дядя Ваня»), Гауптман заявил нам, что он всю ночь не спал и обдумывал пьесу, которую хочет писать специально для нашего театра. Постоянным посетителем наших спектаклей является Барнай. Он уже смотрел все пьесы по два раза, подносит нам венки с надписями «Лучшему театру» и т. д. Очень увлекаются нами Фр. д'Андраде и Шпильман.
Словом, в смысле успеха мы, как говорит Сав. Ив., обожрались.
Материальная часть для Берлина блестяща, и все диву даются, что мы делаем по 2500 марок в вечер. Самый популярный здесь театр — это Deutsches Theater, и он делает столько же. Но, увы, для нас это мало, мы едва покрываем расходы, которые, повторяю, ужасны. Мы же мечтали о том, что привезем с собой крупную сумму 1. Все в один голос говорят, что в Берлине нажиться нельзя, что здесь получают патент, а с этим патентом в других городах наживают капиталы. Пожалуй, это правда, потому что самые лучшие impressario всех стран, точно мыши на лакомство, съехались в Берлин. Каких только не перебывало у нас господ, одни просят в Австрию, другие в Америку и т. д. Не знаю, сумеем ли мы выжать пользу из наших успехов, но так ясно, что без другого города не обойтись. Все это очень трудно устроить и с московскими моими делами и с детьми. Нельзя же их таскать с собой по свету. Сознаюсь, что эти поездки редкостно интересны, так как знакомишься с интересными людьми, которых в другое время и не встретишь… но… все-таки — дома лучше. Здесь — холодно и жутко. Хорошо еще, что успех оказался выше ожиданий, а если бы провал! Страшно даже подумать, как бы нас тут заклевали и съели. Вчера Берлин нас признал окончательно. Была кронпринцесса и должен был быть и кронпринц. Весь вечер по телефону из Потсдама звонили, чтоб мы затягивали антракты, так как он после заседания непременно хотел застать хоть последний акт. Последний антракт тянули без конца и даже сказали публике о причине такой паузы; наконец-то она послала сказать по телефону, что больше тянуть нельзя. Тогда последовало разрешение начинать, так как заседание еще не кончено. Так он и не был. Его ждут в следующий раз. Говорят, будто и Вильгельм собирается. Это будет первый пример его выезда в частный театр. Сегодня из дворца просили сообщить недельный репертуар… Главная загвоздка — это незнание языка. Немцы были уверены, что мы будем играть по-немецки. Когда им объявляют, что москвичи говорят по-русски, они искренно изумляются этой дерзости: приехать в Берлин с русским языком. Боже, как народ ненавидит русских, но зато интеллигенция здесь прелесть. Она с большой верой глядит на Россию и простой русский талант искренно принимает за гениальность.