Моя дорогая Дара изо всех сил оттаскивала его, но представь себе воробья, который теребит перья коршуна, насевшего на голубку, - и ты воочию увидишь отца Фатутто, Дару и несчастную Адатею.
Чтобы отомстить Даре за несвоевременное заступничество, он схватил ее самое одной рукой, повалил и, удерживая меня другою, обошелся с бедняжкой столь же немилосердно, как со мной, после чего с гордым видом хозяина, наказавшего двух рабынь, удалился, бросив на прощанье:
- Знайте, что такая же кара ждет вас обеих всякий раз, когда будете упрямиться.
Добрых четверть часа мы с Дарой не смели ни заговорить, ни посмотреть друг на друга. Наконец она вскричала:
- Ах, дорогая моя госпожа, что за ужасный человек! Неужели псе его собратья столь же безжалостны?
Я думала лишь о своем злополучном Амабеде. Мне обещали его вернуть и не возвращают. Покончить с собой значит оставить его на произвол судьбы. И я не наложила на себя руки.
Целый день я питалась лишь своей скорбью. Еду в обычный час нам не принесли. Дара удивилась и начала сетовать; мне, напротив, казалось зазорным есть после того, что с нами случилось. Тем не менее у нас отчаянно разыгрался аппетит, но никто не шел, и мы были почти без памяти от голода, как раньше от горя,
Наконец, под вечер, нам дали пирог с голубятиной, пулярку, двух куропаток, маленький хлебец и, в довершение обид, бутылку вина без воды. Это самое оскорбительное издевательство, которому можно подвергнуть Двух женщин, претерпевших столько, сколько мы, но что было делать? Я упала на колени. "О Бирма!
О Вишну! О Брама! Вам ведомо: то, что входит в тело, не оскверняет душу. Вы сами наделили меня душой; простите же ей, если состояние моего тела с роковой неизбежностью мешает мне ограничиться одними овощами. Я знаю, есть цыпленка - страшный грех, но нас к нему принуждают. Пусть же все эти преступления падут на голову отца Фатутто! Да превратится он по смерти в несчастную молодую индианку, а я - в доминиканца и да отплачу я ему за все причиненное мне зло еще немилосердней, чем он поступил со мной!" Не возмущайся и прости нас, добродетельный Шастраджит:
мы сели за стол. Как горестны радости, за которые потом себя коришь!
P. S. Сразу же после ужина я принялась за письмо к правителю Гоа, именуемому коррежидором. Я прошу его освободить нас с Амабедом и заодно уведомляю о преступлениях отца Фатутто. Моя дорогая Дара заверяет, что переправит ему мое письмо через одного из стражников инквизиции, который иногда видится с ней у меня в передней и выказывает ей большое уважение.
Посмотрим, что принесет нам этот рискованный шаг.
ШЕСТОЕ ПИСЬМО АДАТЕИ
Поверишь ли, мудрый наставник человеков? Даже в Гоа есть справедливые люди, и коррежидор дон Жеронимо - один из них. Наше с Амабедом несчастье тронуло его, несправедливость возмутила, преступление разгневало. Он взял с собой судей и отправился в тюрьму, куда мы заключены. Как мне стало известно, этот вертеп именуется Дворцом святейшей инквизиции.
Но вот что удивит тебя: коррежидора не впустили.
Пять извергов встали на пороге со своими алебардщиками и ответили служителю правосудия:
- Именем господа, ты не войдешь!
- Именем короля, я войду, - ответил он. - Дело подсудно королю.
- Нет, богу, - возразили чудовища.
- Я обязан допросить Амабеда, Адатею, Дару и отца Фатутто, - настаивал справедливый дон Жеронимо.
- Допросить инквизитора? Доминиканца? - вспылил главарь извергов. - Это святотатство! Scomraunicao! Scommunicao! [Анафема! Анафема! (буквально: отлучаю; португ )].
Я слышала, что это страшные слова: тот, к кому они обращены, обычно умирает до истечения трех суток.
Противники разгорячились, еще немного - и началась бы свалка, но в конце концов стороны обратились к гоанскому bispo [Епископ (португ.)]. Bispo у этих варваров - примерно то же, что ты среди детей Брамы: духовный их правитель. Одеяние у него фиолетовое, на руках он носит фиолетовые башмаки, по торжественным дням надевает шапку, похожую на сахарную голову с вырезом посредине.
Этот человек нашел, что обе стороны равно не правы и что судить отца Фатутто полномочен лишь наместник бога. К его божественности и было решено отправить виновного вместе с Амабедом, мною и моей верной Дарой.
Я не знаю, где живет этот наместник - по соседству с великим ламой или в Персии, но что мне до того!
Скоро я свижусь с Амабедом и последую за ним куда угодно-на край света, на небо, в ад. Стоит мне подумать о нем, как я забываю все - яму, тюрьму, надругательство Фатутто, его куропаток, которых имела низость съесть, его вино, которое имела низость выпить.
СЕДЬМОЕ ПИСЬМО АДАТЕИ
Я свиделась с моим нежным супругом: нас вновь соединили, и я заключила его в объятия. Он стер пятно преступления, которым осквернил меня гнусный Фатутто; подобно священным водам Ганга, смывающим с души любую скверну, он дал мне новую жизнь. Обесчещенной остается одна лишь Дара, но твои молитвы и благословения вернут ей весь блеск былой чистоты.
Завтра нас отправят на корабле в Лиссабон, родину надменного Альбукерка. Там, без сомнения, и живет наместник бога, которому предстоит рассудить нас с Фатутто. Если он в самом деле наместник божий, как все здесь уверяют, Фатутто не может избегнуть кары.
Утешение, конечно, невелико, но для меня важно не столько наказание отъявленного злодея, сколько счастье моего милого Амабеда.
Какой, однако, удел назначен слабым смертным, этим листьям, уносимым ветром! Мы с Амабедом родились на берегах Ганга-нас увозят в Португалию; мы рождены свободными - нас будут судить в чужой стране. Вернемся ли мы на родину? Совершим ли задуманную нами поездку к твоей священной особе?
Но как нам с дорогой моей Дарой ехать на том же корабле, что повезет отца Фатутто? Мысль об этом приводит меня в содрогание. По счастью, со мной будет мой отважный муж: он защитит меня. А что станет с Дарой, у которой нет мужа? Словом, остается одно - уповать на провидение.