- Уж не хотите ли вы сказать, что она перед смертью взяла с вас клятву? А я-то был убежден, что вы не допустите ничего подобного. О, лучше бы эти письма были сожжены ею, нежели мне столкнуться с таким вероломством!
- Ах, не в клятве дело, - сказала мисс Тина.
- В чем же тогда?
Она замялась немного, потом ответила:
- Она и хотела их сжечь, да я помешала. Они у нее были спрятаны в постели.
- В постели?
- Да, между матрасами. Она их туда засунула, когда вытащила из сундучка. Как ей это удалось сделать, ума не приложу, только Олимпия не помогала. Так она говорит, и я ей верю. Тетушка уже после сказала ей, для того чтобы она, убирая постель, не трогала матрасов. Перестилала бы только простыни. Оттого постель всегда имела неаккуратный вид, - простодушно добавила мисс Тина.
- Могу себе представить! А каким образом она их пыталась сжечь?
- Да она сама не пыталась; очень уж была слаба последние дни. Но она требовала, чтобы я это сделала. О, это было ужасно! После той ночи говорить она уже не могла. Только показывала на пальцах.
- И как же вы поступили?
- Я их унесла. Унесла и заперла.
- В секретере?
- Да, в секретере, - сказала мисс Тина и снова покраснела.
- Но вы пообещали ей сжечь их?
- Нет, я ничего не обещала. Нарочно.
- Нарочно - ради меня?
- Да, только ради вас.
- Но какой же в том прок, если вы мне даже посмотреть на них не даете?
- Никакого. Вы правы - да, конечно, вы правы, - печально отозвалась она.
- А она думала, что вы уничтожили их?
- Не знаю, что она думала под конец. Трудно было понять - она уже была не в себе.
- Но если ни клятв, ни обещаний вы не давали, что же тогда связывает вас?
- Она не снесла бы этого - попросту не снесла бы. Она так ревниво их оберегала. Вот вам зато портрет - можете взять его, если хотите. - И бедная женщина вынула из кармана уже знакомую мне миниатюру, завернутую в бумагу точно так же, как завертывала ее мисс Бордеро.
- Как это - взять? Совсем взять себе? - У меня даже дух захватило, когда я ощутил портрет у себя на ладони.
- Разумеется.
- Так ведь он стоит денег, больших денег.
- Ну что ж, - сказала мисс Тина, все с тем же странным выражением лица.
Я ничего не понимал; вряд ли можно было заподозрить ее в желании поторговаться, подобно тетушке. Скорей, она в самом деле решила подарить мне миниатюру.
- Но я не могу принять от вас такой дорогой подарок, - сказал я. - А заплатить столько, сколько думала получить ваша тетушка, мне не по средствам. Она оценила его в тысячу фунтов.
- Так, может быть, продадим его? - заикнулась было моя собеседница.
- Избави бог! Для меня он дороже любых денег.
- Тогда оставьте его себе.
- Вы слишком великодушны.
- Вы тоже.
- Не знаю, что вас заставляет так думать, - сказал я, и это была чистая правда. Судя по всему, бедняжка руководилась какими-то лестными для меня соображениями, проникнуть в которые мне не было дано.
- Благодаря вам для меня многое изменилось, - сказала она.
Я посмотрел в лицо Джеффри Асперна на портрете, отчасти для того чтобы не смотреть в лицо своей собеседнице, - меня все больше смущало и даже немного пугало причудливое, напряженное и неестественное выражение, не сходившее с этого лица. Я ничего не ответил на ее последнюю фразу, но украдкой обратился за советом к Джеффри Асперну. Вглядываясь в его дивные глаза, сиявшие блеском молодости и в то же время полные мудрого прозрения, я спросил, не знает ли он, что такое нашло на мисс Тину. И мне показалось, что он улыбается мне добродушно-насмешливо, как будто вся эта история забавляет его. Из-за него я попал в затруднительное положение, но ему-то что до этого! Так, впервые за все эти годы, Джеффри Асперн не оправдал моих ожиданий. И все-таки, держа миниатюру в руке, я понимал, сколь драгоценно такое приобретение.
- Вы хотите подкупить меня, чтобы я отказался от писем? - спросил я наконец, решив стоять на своем. - Но, знаете ли, как я ни ценю этот портрет, если бы мне был предоставлен выбор, я бы все-таки предпочел письма. О, да, без всяких колебаний.
- Какой может быть выбор, какой может быть выбор! - жалобно воскликнула мисс Тина.
- Да, вы правы. Что ж, если запрет покойницы вам кажется столь непреложным, тут ничего не скажешь. Ведь тогда вы должны считать, что, расставшись с этими письмами, совершите кощунственный, поистине святотатственный поступок.
Она покачала головой, словно не видя выхода из одолевающих ее противоречий.
- Если бы вы получше знали тетушку, вы бы меня поняли. Я боюсь, - ее вдруг пробрала дрожь, - я боюсь! Она была страшна, когда гневалась.
- В этом я имел случай убедиться той ночью. Она, и правда, была страшна. И глаза ее я тогда увидел впервые. Боже, какие глаза!
- Я их и теперь вижу - они смотрят на меня в темноте! - сказала мисс Тина.
- У вас просто расшалились нервы после всего, что вам пришлось пережить.
- Да, да, наверно!
- Не тревожьтесь, это пройдет, - заметил я со всей ласковостью, на которую был способен. И безнадежно добавил, ибо мне уже стало ясно, что все мои настояния ни к чему не приведут. - Ну что ж, значит, так тому и быть. Я отступаюсь. - Тихий горестный стон был мне ответом, я же продолжал: Только, видит бог, мне жаль, что она не уничтожила эти письма раньше, тогда и разговаривать было бы не о чем. Не пойму, кстати, почему она, при ее чувствах, этого не сделала.
- Ах, она только и жила ими! - сказала мисс Тина.
- Тем заманчивей была бы для меня возможность с ними познакомиться, ответил я уже более спокойно. - Но не стоит мне больше задерживаться в вашем обществе, словно бы с тайным умыслом склонить вас к дурному поступку. Само собой разумеется, мои комнаты мне больше не нужны. Я намерен немедля уехать из Венеции. - С этими словами я протянул руку за своей шляпой, лежавшей на одном из кресел. Мы все еще неловко стояли друг против друга среди sala. Дверь гостиной была незатворена, но моя собеседница так и не пригласила меня войти.
У нее как-то странно передернулось лицо, когда она увидала, что я взялся за шляпу.
- Как, вы уже хотите ехать сегодня? - Ее слова прозвучали почти трагически, то был крик отчаяния.
- Нет, зачем же, если я чем-нибудь могу быть вам полезен, я готов отложить свой отъезд на столько, сколько понадобится.
- Хоть бы еще день-другой - еще два-три дня, - выговорила она срывающимся голосом. Но тут же овладела собой и добавила уже более спокойно: - Тетушка мне что-то пыталась сказать перед кончиной, должно быть, что-то очень важное. Но так и не смогла.
- Очень важное?
- Да, что-то насчет писем.
- А вы не догадываетесь, что именно?
- Нет, я думала-думала, но не знаю. Мне всякое приходило на ум.
- Что же, например?
- Ну вот хотя бы, что будь вы не чужим, все было бы по-другому. Я изумился:
- Как это - не чужим?
- Будь вы членом семьи. Тогда не было бы различия между вами и мной. Что мое, было бы и ваше, и вы бы распоряжались всем, как заблагорассудится. Я бы не могла помешать вам, и никто не был бы ни в чем виноват.
Она произнесла свое нелепейшее объяснение с лихорадочной торопливостью, будто заранее выучила наизусть все слова. Но мне почудился скрытый за словами особый утонченный смысл, которого я пока не мог уловить. Лишь спустя несколько мгновений она сама, своим видом помогла тому, что меня осенила догадка, фантастическая в своей невероятности. Растерявшись я перевел глаза вниз, на миниатюру, которую держал в руке. С каким особенным выражением глянул на меня Джеффри Асперн! "Беги-ка, братец, пока не поздно!" Я сунул портрет в карман сюртука и сказал мисс Тине: "Пожалуй, и в самом деле я его продам для вас. Тысячи фунтов не даст никто, однако же постараюсь выручить побольше".
Она посмотрела на меня жалкими, полными слез глазами, но сделала попытку улыбнуться.
- А деньги мы разделим пополам, - сказала она.