— А почему там дедушкиной могилки нет? — спросила Наташа.
— Как так нет? Должна быть. Вот приедете в Старшевицы и разузнаете.
— Папа уже разузнал. А ему сказали — нет там никакой могилки.
— В Старшевицах нет, так в другом селе есть. Некоторых после войны на новое место перезахоронили. Может, и твоего дедушку тоже…
— Мы с папой обязательно найдём могилку! Я на неё цветы положу. А потом, когда кончатся каникулы и я пойду в школу, всему нашему классу прочту стихи про дедушку.
Наташа вынула из своего рыжего портфеля тетрадь и переписала туда стихотворение фронтового фельдшера, который служил и воевал вместе с дедушкой.
Ночевали мы с Наташей в гостинице.
Допоздна разговаривали о ржевских ребятах-следопытах.
Какие же они молодцы!
Не одна сотня вёрст пройдена ими, сотни писем написано в разные концы страны. И всё это для того, чтобы не были забыты имена героев, чтобы ожили погибшие в памяти народной, чтобы не было на нашей земле безымянных могил.
Проснувшись рано утром, мы стали искать машину до деревни Старшевицы.
Накрапывал дождь.
Нам сказали, что и в хорошую-то погоду туда добраться нелегко, а в распутицу и думать нечего!
Но нам повезло — райкомовская машина отправлялась в тот район.
Мы с Наташей пристроились на заднем сиденье, за спиной шофёра, на редкость общительного, славного парня, и он всю дорогу, пока мы ехали, кивал головой то в одну, то в другую сторону. Рассказывал, какие бои проходили когда — то вокруг.
Где бы мы ни проезжали — по слякотной дороге вдоль зелёной речки Холынки, по тихим улицам деревень Тимофеево и Галахово, которые когда-то были дотла сожжены фашистами, по жиденькому перелеску, сумрачной полосой вставшему поперёк поляны за деревней Дешёвка, — везде находили следы давным-давно отшумевшей войны: широкие воронки и узкие окопные впадины, в которых поблёскивали лужицы, развалины блиндажей и заросшие холмики могил, памятники и обелиски.
На машине мы ехали не так уж и долго — каких-нибудь полчаса.
В восемнадцати верстах от Ржева, близ нескольких домиков на поляне, шофёр приглушил мотор и сказал:
— Приехали! Доставил вас точно по адресу!
Мы с Наташей сошли на землю, а машина помчалась дальше, в соседний колхоз.
Так вот она какая, деревня Старшевицы!
В ней всего восемь домов, да и те, как объяснил нам ещё по дороге шофёр, построены в послевоенное время. От деревни, объединявшей когда-то в колхозе "Красные Старшевицы" около сотни дворов, ничего не осталось.
Она была снесена вражескими снарядами, изрыта воронками, превращена в пепелище.
Лишь старая ветла одиноко стоит на околице, разбросав свои корявые, оголённые войной, ветви.
Стоит, как печальное напоминание о былых ранах и былых бедах.
Из старых жителей деревни мы отыскали лишь двоих: пенсионерок Елену Фёдоровну Волкову и Евдокию Ивановну Цветкову.
Они рассказали нам о страданиях, перенесённых ими во время фашистского нашествия.
Почти целый год деревня находилась на передней линии обороны.
Враг окопался тогда в двух километрах от Старше-виц, в деревне Дешёвка, и беспрестанно забрасывал красноармейцев снарядами и минами, посыпал бомбами с самолётов.
Я показал пенсионеркам фронтовые письма и довоенные фотокарточки отца.
— Смотри-ка, Фёдоровна, да это, будто, жилец твой? — неожиданно воскликнула Евдокия Ивановна. — Обличьем точь-в-точь…
— Не может того быть, — не поверила Елена Фёдоровна и, взяв из её рук снимок, поднесла поближе к глазам, взглянула пристально. — Вроде бы он и есть, постоялец мой…
— Это мой дедушка, — сказала Наташа. — Он вашу деревню защищал.
— Значит, он самый. Кому ж ещё быть! На постой его и ещё двух солдатиков к нам определили. Да редко мы их видели. День-деньской они на позиции — в окопах, значит.
— Всё же, наверное, кое-что запомнилось? — допытывался я, надеясь узнать что-то новое об отце. — Каким он был? Что делал, что говорил? Вспомните, пожалуйста.
— Говорил-то он мало. Не любил словами разбрасываться. А выглядел он обыкновенно, как и все прочие солдатики. Забежал как-то к нам под вечер. На дворе пурга. Думала, обогреться в избу пришёл. А он, минуя печурку, сразу же за стол. Ножичком быстробыстро карандашик заточил и стал писать.