Маргарита Павловна сказала, что клинок принадлежал когда-то командиру кавалерийского полка, отважному красному коннику, который в гражданскую войну разил этой саблей бандитов-басмачей, а в Отечественную — фашистов под Ржевом.
— У моего дедушки была точно такая же сабля! — похвасталась Наташа. — Я на фотокарточке видела.
— Советую, Наташа, заглянуть вот сюда, — Маргарита Павловна достала с полки толстую панку и развязала тесёмки на ней. — Здесь собраны материалы о той самой дивизии, в которой служил твой дедушка.
Мы с Наташей внимательно разглядывали содержимое папки — альбомы с рисунками и фотоснимками воспоминания и письма фронтовиков, путевые тетради ржевских следопытов.
В одной из тетрадей был записан рассказ пионеров о том, как они летом ходили в деревню Старшевицы и познакомились там со старой колхозницей Еленой Фёдоровной Волковой.
Она была свидетельницей страшного преступления гитлеровцев. Разрушив деревню, немцы пытались поджечь единственное уцелевшее за околицей здание — большой сарай, где прятались от пуль и снарядов местные жители: старики и старухи, дети и их матери.
Фашисты подошли к сараю, накрепко заперли его и не выпускали людей на воздух.
Потом начали бросать горящие факелы на соломенную крышу.
Возник пожар.
Все, кто был заперт в сарае, сгорели бы заживо, задохнулись бы в дыму, если бы им на выручку не подоспели солдаты в белых халатах.
Это были наши лыжники-разведчики. Они оттеснили фашистов дальше от деревни, спасли жителей.
— И мой дедушка был там, да? Это он спас их, да? — допытывалась Наташа.
— Не знаю, — ответила Маргарита Павловна. Надо бы вам в Старшевицах с Еленой Фёдоровной повидаться. Она точно знает и всё расскажет.
Учительница достала из папки письмо и показала Наташе:
— Оно пришло в школу от однополчанина твоего дедушки — фронтового фельдшера Владимира Павловича Нажимов а. Теперь он известный учёный, доктор наук. А тогда, в войну, он написал вот такие стихи:
Мне хотелось узнать, когда, в каком месте, были написаны эти стихи.
Учительница ответила, что Владимир Павлович написал их весной 1942 года под Ржевом, когда наши части бились с фашистами у деревни Старшевицы.
— Постойте, постойте, — от волнения я с трудом выговаривал слова. — Так ведь в топ же самой деревне, в то же самое время мои отец…
Маргарита Павловна сразу догадалась, что я хотел сказать.
— Да, вполне возможно, что стихи эти посвящены вашему отцу, — и она вынула из следопытской папки ещё одно письмо — фронтовой треугольник.
Каково же было моё изумление, когда я увидел, что письмо написано знакомым почерком, тем самым почерком, который мы с мамой запомнили на всю жизнь.
Письмо написал политрук роты связи 227-го стрелкового полка Николай Яковлевич Будённый, приславший нам когда-то извещение о гибели отца.
В этом письме политрук во всех подробностях описал сражение за деревню Старшевицы, рассказал в письме, как в начале мая фашисты стали атаковывать наши окопы, открыли огонь по нашим солдатам и как отважный советский воин — это был мой отец! — первым выскочил навстречу фашистам, повёл за собой остальных красноармейцев и как, налетев на вражескую мину, упал в пламени взрыва.
В конце письма политрук написал, что храбрый боец был похоронен на окраине деревни Старшевицы с боевыми почестями и что его товарищи, отомстив врагу за гибель своего любимого командира, подняли над отвоёванной деревней красный флаг…
— В стихотворении то же самое, — сказал я. Будто один человек писал.
— Ничего удивительного, — объяснила Маргарита Павловна. — Политрук Будённый и фельдшер Нажимов служили в одном полку, воевали на одном и том же участке. Они оба могли знать вашего папу и, наверное, присутствовали на его похоронах.