А теперь — возьмите следующую страничку и читайте:
Nous sommes un peuple qui devant Ie tyran jamais ne s'est courbé
Et qui jamais n'a accepté d'être conduit par un homme injuste.
Nous avons conquis la gloire à la pointe de nos lances.
Notre voisin est respecté, et qui vit sous notre égide ne craint rien.
De nos péres nous avons hérité de solides epées.
Qui seules représentent leurs testaments.
Qui veut nous résister, qu'il résiste; et qui veut nous céder, qu'il céde.
Nous destinguons la bonne et la mauvaise monnaie.
(El Korayz ibn Onayf)
On nous blâme de ce que nous ne soyons pas nombreux.
Je leur réponds: Petit est le nombre des héros!
Mais ils ne sont pas en petit nombre ceux qui sont représentés
Par des jeunes gens qui montent a 1'assaut de la gloire —
Et d'être peu nombreux ne nous nuit guère.
Nous avons une montagne qui abrite ceux que nous protégeons,
Inexpugnable, qui fait baisser les yeux de fatigue.
Sa base repose profondément dans la Terre
Et sa cime s'éléve superbe jusqu'aux étoiles.
Notre race est pure, sans melange, issue
De femmes nobles et des hêros.
Nous sommes comme 1'eau des nuages: utiles
A nos semblables: il n'est point d'avares parmi nous.
Nous donnons un démenti aux paroles d'autrui
Et personne ne peut démentir notre dire.
Si un d'entre nous vient a périre, un autre se léve
Eloquent, mettant en action les propos des âmes hautes.
Notre feu est toujours allumé pour accueillir le voyageur
Et jamais hóte n'eut à ce plaindre de notre hospitable.
(El Samaoual)
Qui dispense ses biens pour préserver sa gloire
La préserve, et qui ne répudie pas l'insulte, est insulté;
Qui est fidéle à son serment ne saurait être jugé,
Qui n'honore pas son âme, ne peut être honoré!
Qui ne protège pas son champ par les armes, est perdu.
La langue et le coeur, l'homme est fait de ces deux moitiés.
Le reste, chair et sang, n'est qu'une image.
Si tu es atteint par le malheur
Revêts-toi de patience — cela est plus digue.
Surtout garde-toi de te plaindre à tes semblables.
Ainsi tu te plaindrais du Dieu de la misericorde —
à des gens sans miséricorde!
Si la fortune te combat — prends patience,
Car la fortune n'a pas de patience.
Prends courage. Jusqu au dernier souffle de ta vie
Cache aux ennemis ton découragement.
La joie de tes ennemis est de te voie bas et las,
Mais ils sont dans la tristesse à te savoir patient.
C'est un temps difficile — mats il sera suivi par l’abondance.
C'est un malheur — il sera suivi d'une joie prochaine.
Réfléchis: un chagrin qui doit passer
Vaut mieux qu'un bonheur qui ne peut pas durer.
Si le malheur te frappe encore, de façon
A rendre vains tes malheurs passés,
Et si après cela de nouveaux malheurs arrivent
Et si après cela de nouveaux malheurs arrivent
Qui te font prendre en horreur la vie —
Espere!
Car tes malheurs touchent à leur fin.
Hier m'a fait pleurer,
Auiourd'hui je pleure hier.
Это — арабская поэзия, чистым случаем попавшая мне в руки — в нужную минуту. Все это сказано больше тысячи лет назад.
Хочу знать о Вас и страстно жду весточки. Если бы события нас разъединили — говорю на всякий невозможный случай — знайте, что Вы — всегда со мной — но знайте еще, что я всё сделаю, чтобы и наша внешняя связь не порвалась.
Обнимаю Вас и в Вашем лице — всю мою родную Чехию: «mit dem heimatlichen 'prosim'»[1141] — (Rilke).
M.
Мне сейчас — стыдно жить.
И всем сейчас — стыдно жить.
А так как в стыде жить нельзя…
— Верьте в Россию!
Р. S. Полгода назад — здешний ясновидящий Pascal Fortuny — старинный и старомодный старичок с белой бородой — профессор — подошедши ко мне, севшей нарочно подальше, поглубже — сказал:
— Je Vous vois dans une ville ancienne… Beaucoup d'eau… beaucoup d'eau… Vous etes sur un pont — aves des statues… pour ainsi dire… flottantes… Et je vois un crucifix, un tres grand crucifix…
— J'ai bien été a Prague, Monsieur, mais beaucoup d'eau s'est ecoule sous le Karlov Most depuis que je m'y suis accoudee pour la derniere fois…[1142]
Теперь я поняла: он просто видел — будущее (А тогда я обиделась за моего рыцаря — что его не помянул! Обнимите его за меня!)
3-го октября 1938 г
Paris 15-me
32, Boulevard Pasteur, ch<ambre> 36
Дорогая Анна Антоновна!
Дней 8 — 10 назад отправила Вам большое письмо, но не знаю, дошло ли: в нем были арабские стихи (по-французски) о великом, свободном, верном слову, народе. Повторю вкратце: Чехия для меня сейчас — среди стран — единственный человек. Все другие — волки и лисы, а медведь, к сожалению — далёк. Но — будем надеяться, надеюсь — твердо.
Лучшая Франция: толпы и лбы — думают и чувствуют, как я, а те, что поступают — ничего не чувствуют и — мало думают.
Бесконечно люблю Чехию и бесконечно ей благодарна, но не хочу плакать над ней (над здоровым не плачут, а она, среди стран — единственная здоровая, больны — те!), итак, не хочу плакать над ней, а хочу ее петь.
Мне бесконечно жаль, что у меня нет ни одного отличия, чтобы сейчас их вернуть; швырнуть.
Нынче, среди бесчисленного списка протестующих, с радостью и даже со счастьем прочла имена François Joliot и Irène Curie,[1143] тех, что в этом темном мире продолжают светлейшее и труднейшее дело радия. (Madame Curie, открывшая радий, мать нынешней, сама родилась в угнетенной, затемнённой стране, что не помешало ей — осветить весь мир — а может быть и заставило. Наравне с радием она любила родину. И свободу.) Прочтите книгу о ней ее дочери: Eva Curie — Madame Curie, лучший памятник дочерней любви и человеческого восхищения.
Жду весточки. Поскорее. Надеюсь, что скоро начнут ходить настоящие письма. Получила письмо от Али: вспоминает детство, дремучие леса, игру Вашей мамы. Вас с сестрой, кота Муцика.
Обнимаю Вас от всей души и жду, жду, жду — хотя бы нескольких слов. Ваша открытка из темных лесов — последнее.
M.
24-го октября 1938 г.
Hôtel Innova, ch<ambre> 36
Дорогая Анна Антоновна! Ваша открытка — большая радость, переписала ее Але. Счастлива знать, что хоть немножко ободрила Вас в Вашем семейном горе, которому сочувствуют все мои близкие, все когда-либо подошедшие к Вашей семье. Недавно, в кинематографе, я так живо вспомнила Вас и Ваших: секундное видение города — такой красоты, что я просто рот раскрыла (не хватило глаз!). Ряд мостов — где-то среди них — мой, с Рыцарем — точно ряд радуг — меня просто обожгло — красотой! Подпись: Прага. И я подумала: чтобы любить город, нужно никого в нем не любить, не иметь в нем любви, кроме него: его любить — тогда и полюбишь и напишешь. («Любить» беру: неразумно, безумно — любить.) Вы для меня — настоящее лицо Вашего города. (А помните уроки вязания при лунном свете у лесничего? Я — помню…)
Читаю сейчас книжку «По золотой тропе», надписанную:
«Дорогая М<арина> И<вановна>, мне очень хотелось посвятить Вам эту книгу» — декабрь 1928 г.: 10 лет (вечность!) назад. Книга, как всё этого автора — легкомысленная: слишком много любил, кроме этой «золотой тропы», но все-таки — ландшафты, имена, кусочки истории, кусочки жизни… Не знаете ли Вы какой-нибудь другой вещи — в этом роде, но лучше — где бы и история, и география, и легенды — лучше всего: книга для юношества, хорошо бы — с картинами, можно, в кр<айнем> случае, и на чешском: со словарем — справлюсь. Вроде: Родной край, для больших детей, мне это бы очень пригодилось для одной моей литературной мечты. И еще просьба: страстная: пришлите мне большое изображение моего Рыцаря, другое — города, снятого с Градчан,[1144] — чтобы весь город, с рекой и мостами, а м. б. можно и с Градчанами? Словом, Вам виднее, но не снимок с картины и не цветное, а хорошую точную фотографию. Эти два изображения следовали бы за мной повсюду, как та каменная пряха из Шартрского собора: уже 500 лет — в живом солнечном луче — сидит и прядет…
1142
— Я вас вижу в старинном городе… Много воды… много воды… Вы на мосту — со статуями… так сказать… плавающими… И я вижу распятие. очень большое распятие… — Я была в Праге, мсье, но уже много воды протекло под Карловым мостом с тех пор, как я в последний раз на него облокотилась… (фр.).
1143
Фредерик Жолио (Жолио-Кюри) — ученый-физик и общественный деятель. Ирен Кюри — ученый-радиолог, дочь Марии Кюри