Посылаю сборник.[1413] К сожалению, «Поэмы Конца» прочесть не успела, — м. б. есть опечатки.
Когда едет Петр Бернгардович?[1414] И не взял ли бы он ма-аленькой посылочки для Сережи? Все сторожу оказию.[1415]
Привет Вам, Юлии, сонной девочке и бессонному мальчику.[1416] Будет время, напишите и приходите.
МЦ.
Рильке необычаен. Уже нездешние слова!
СТРУВЕ Ю. Ю
Мокропсы, 30-го июня 1923 г.
Милая Юлия,
Я Вас не забыла, а просто выбилась из колеи писанья писем. — Тронута, что окликнули.
Живу все там же, все так же, созерцаю дожди, изредка размышляю о влиянии на Чехию (!!!) — извергающейся Этны и продвигающихся полярных льдов.
Огонь + лед дает дождь, т. е. слезы. Но я не плачу, меня после Сов<етской> России ничем не возьмешь, даже безысходной скукой Чехии.
Закончила переписку своих московских записей (1917 г. — 1919 г.), получилась основательная книга.[1417] Пишу стихи, читаю Диккенса, собираю — до потери сознания! — чернику, мечтаю о новом платье, но глубже вдумавшись, понимаю, что оно бессмысленно, потому что тоже станет старым.
Бываю в Праге редко, на каждом собрании журналисты сбрасывают старого председателя и голосуют нового.[1418] Я неизменно сажусь около Маковского и обезьяню с него все жесты. Он подымет руку — и я подымаю, он забудет — а я в глупом положении. Он мил, я его люблю. Он глубоко-искренен в своих слабостях, в его устах — они очарование. Кроме того, он по-настоящему глубоко-культурен. С ним не попадаешь каждоминутно в безвоздушные пространства неведения, младенческого изумления. Это пристало Вашей Марине, да и то — до году, правда? Сколько ей сейчас месяцев? Обозначилось ли уже сходство со мной?[1419]
Если будет дикая, — знайте, что в меня. А я пошла в кормилицу. А кормилица была цыганка. У Вашей дочери сомнительная родословная! А родина ее (исходя из меня и цыганки) не то Индия, не то Египет. (Цыган в старину звали «египтяне», у Мольера, напр<имер>).
А «незнакомка», занесшая ей «Ремесло» — некто Катерина Исааковна Еленева, дочка известного врача Альтшулера, — существо милое, красивое и обаятельное. Она жена одного из здешних студентов.
________
Спасибо Глебу за прекрасный отзыв о «Ремесле» и «Психее». Но напишу ему об этом отдельно. Как здоровье Льва Струве?[1420] Как Нина Александровна?[1421] П<етра> Б<ернгардовича> вижу редко и бегло, мне кажется, что он меня не любит, а это не располагает. («Не любит» здесь, как: не дохожу.)
Целую нежно Вас и Марину. Аля увлекается сокольской гимнастикой[1422] и окончательно перестала отзываться на арифметику. И она и Сережа шлют привет.
МЦ.
БОГЕНГАРДТАМ А. К., В. А. и О. Н
Мокропсы, 21-го августа 1923 г.
Милый Всеволод,
Сережа на самых днях выезжает, все это время прошло в поисках комнаты и перевоза вещей. Если бы Вы знали, какой у нас хлам и как все нужно!
Будем жить в Праге на горе, вроде как на чердаке (под крышей), но зато без хозяев.
До 1-го наш адрес прежний, — к этому времени, я думаю, Алю уже можно будет привезти?[1423]
Прошение в Министерство подано, обещали не задерживать.
Сережа привезет Вам мои книги, он очень рвется к Вам и на днях — дорвется.
Шлю Вам всем сердечный привет и благодарность.
МЦ.
Прага, 21-го сент<ября> 1923 г.
Дорогие
Антонина Константиновна, и Ольга Николаевна, и Всеволод Александрович,
(а Всеволод после всех! Но это не оттого, что я его меньше всех люблю!)
Я люблю вас всех одинаково: всех по-разному и всех одинаково: Антонину Константиновну за вечную молодость сердца, Ольгу Николаевну за веселое мужество жизни, а Всеволода — просто как милого брата, совсем не смущаясь, хочет ли он такой сестры.
________
Во время дороги не разжала зубов: весь вагон уже говорил по-чешски. Стояла у окна, курила и ела чудные сливы и груши из рыжего мешка, не решаясь никого угостить, хотя и противоестественно есть одной. (В этом я — не дикарь!)
Пересела благополучно, на вокзале меня встретили. Но на следующий день уже замотала ключи (очевидно, провалились сквозь дыру в Сережином портфеле, который я, за отсутствием владельца, торжественно таскала с собой всюду, в надежде быть принятой за студента).
Других бед пока не было (тьфу, тьфу, не сглазить!)
________
А вот странный сон, который мне нынче приснился, господа, подумайте и напишите, ктó кáк толкует:
Иду с несколькими людьми по улице, вдоль белой стены. Навстречу — не то кривляка, не то убогий: волосы, как пакля, гримасное лицо, ужимки. Протягивает огромную красную розу и называет какую-то весьма скромную цену (лиру). Беру ее — и — мгновенно роза истлевает, скрючивается, желтеет и тоже гримасничает, как то лицо.
И я, почему-то по-итальянски: «Ма questo non é più una rosa!» (Но это уже не роза) и еще что-то. Но его уже нет, не взяв лиры, исчез. Цветок у меня в руке и я в ужасе: кудà с ним? (Бросить почему-то не решаюсь.) И вижу: над стеной — Распятие, Голгофа, Христос и разбойники. Хочу было Христу, но… ведь это же не роза! Это явная мерзость. Тогда — разбойнику. Но разбойник Христом прощен! Тогда, отчаявшись, кладу ее к подножью креста, верней — у самой стены, — и голос:
«Будет беда на двенадцать Евангелий».
Смотрю: в стену вделана икона, — должно быть икона 12-ти Евангелий. (Есть такая?) И просыпаюсь.
________
Господа, непременно подумайте, мне такие явные сны редко снятся, неприятное чувство.
________
От Али получила длинное хорошее письмо, она знает, как мне надо писать. Если бы она так же писала в тетрадку, я была бы очень довольна. С восторгом сообщает о карманной чернильнице. — Спасибо! —
А тá барышня, действительно, Романченко, только не дочка врача, а сестра одного пражского студента, прелестного юноши, которого я очень люблю.[1424] Она не так давно приехала из Киева.
________
Антонина Константиновна, были ли в гостях у наших хозяек? Соберитесь как-нибудь с Алей, Аля будет беседовать с девицей по-чешски, Вы с вдовой по-немецки. И непременно попросите показать альбомы, или пусть Аля попросит. — Повеселитесь. —
1414
П. Б. Струве переселился в Париж, чтобы редактировать газету «Возрождение», и часто ездил в Прагу.
1418
Речь идет о собраниях Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии, членами которого состояли М. Цветаева и С. Я. Эфрон.
1419
Старшая дочь Ю. Ю. и Г. П. Струве Марина родилась 5 февраля 1923 г. в Берлине. Цветаева подарила новорожденной свой, только что вышедший сборник «Ремесло».