В его письмах жене — женился рано — непрерывные таинственные упоминания о каком-то — недуге, хотя внешне был совершенно здоров. Нечто вроде „mon mal“.[1956] (Знаю, знаю: — „Но у меня не mon mal, а вообще — mаl, весьма даже достоверное“, — погодите.) Ему всю жизнь не-моглось: ни жить, ни есть, ни спать, ни писать. Писанье было для него — мученье, терзанье. Он — от России до Египта — весь свет исколесил, ища места, где может писать (мне это совершенно чуждо, я бы скорей искала места, где не могу писать, но моя обязанность понять его — и Вас). И не только места искал, — и срока. — Здесь, может быть, и сейчас, может быть, я начну — то… Здоровому человеку — дико. Даже мне — дико. Мне — особенно-дико. Ибо, как я говорю о столе:
Твердивший, что каждой строчки
Сегодня — последний срок.[1957]
Но пусть — дико, пусть он — по-докторски — был здоров, — жил-то он внутри себя, в том внутри, где докторá не бывают.
Из себя он выделил ряд — себя, ряд — я, которых неопределенно назвал и пустил по свету, чтобы хотя бы они — жили. Об одном из них — mein Nachbar Ewald — из его юношеской книги „Geschichten vom lieben Gott“[1958] — xoчy Вам сказать. Эвальд не мог ходить и всю жизнь сидел у окна, у которого иногда, проходя, останавливался Р<ильке>. И Р<ильке> Эвальду — завидовал. Он никуда и ни за кем не должен был идти, к нему всё само приходило, всё отовсюду само притекало. Он не знал отказа выбора, даже простого выбора на карте не знал: куда именно, ибо каждое место исключает все остальные. К нему приходили все места. Он не знал человеческой измены, ибо к нему приходил только тот, кому он был нужен. Он был — единственное недвижное среди всего кружащегося, единственное пребывающее среди всего преходящего. Он был — дерево.
Резко-друтое. У меня здесь есть друг — Миша.[1959] Всё, что он хочет от жизни — он, здоровый, на редкость — сильный (пришлось!), Ваш сверстник, постоянно какой-нибудь одной, а иногда и несколькими сразу — любимый, всё, что он хочет от жизни — трех свободных утренних часов для писания, и ради этого отдаст всё, вплоть до своей молодости. Уже — без них — отдает. (Работает на огороде, шофёрствует, прислуживает, но каждая свободная минута — столу.) Он, в распоряжении которого весь Париж, со всеми его сборищами, зрелищами, ночами, встречами, остается на зиму — здесь, со старыми, добрыми, мало понимающими его родителями, и старым цусимским адмиралом,[1960] и еще с одном стариком-садовником — чтобы писать. Он сам выбрал Ваш затвор — и выбрал его на всю жизнь, ибо он никогда не женится — не нужно — „я и ребенка бы не хотел иметь, п. ч. я его бы слишком любил. А это ведь мешает писать, — а, М<арина> И<вановна>?“
И, наконец, — я, но тó, что я имею Вам сказать о себе — не пишется, да с трудом и произносится — когда-нибудь (любимое наше с вами слово). Но, пока, в кредит, поверьте, что моя жизнь была и есть не легче Вашей, и mon mal — еще неизлечимей Вашего.
…Мой друг, чтó Вы называете жизнью? Сиденье по кафе с неравными: с бронированными, тогда как Вы — ободранный (без кожи). Ибо — на сколько? бессонных ночей — одна стоящая — чтобы ее не-спать? Хождение по литературным собраниям — и политическим собраниям — и выставкам — что-то основное, видно, забываю.
Вспомните le petit Marcel,[1961] в последний 12-тый час опомнившегося и изъявшего себя из „жизни“ и закупорившего себя в пробку — чтобы сделать дело своей жизни. В агонии жалевшего, что не может написать еще раз смерть Берготта,[1962] п. ч. теперь знает — как умирают.
— Да, но он до того — жил. Но Вы — тоже жили. У Вас было Ваше детство, и юность, и столько, наверное, кроме — жили и Вы. Лермонтов в Вашем возрасте умер, Вы ведь не скажете, что он — не жил?
Бог Вам дал великий покой затвора, сам расчистил Вашу дорогу от суеты, оставив только насущное: природу, одиночество, творчество, мысль.
Знаю, больно. И 27-летний Бетховен, не могший не знать своей избранности, в своем Heiligenstädt-Testament (начало глухоты) возопил: — „Schon in seinem 28. Lebensjahre verurteilt dem Leben za entsagen — das ist hart. Für den Künstler — hörter, denn für irgendjemand…“[1963] Но — говорю очень издалека — не думайте, что люди Вас забывают, потому что Вас нет на глазах. Забыли бы — и на глазах, и на груди — потому что не умеют дружить, не умеют любить, п. ч. есть другие — новые — п. ч. нужна смена — п. ч. Вы сами любите — п. ч. Вы всегда больше любите — п. ч. Вы der Liebende,[1964] а не — любимый — потому что Вы поэт, а она — нет. (Schubert — Heine — Hölderlin — Beethoven — кто их любил??) И Вы бы там — за стойками и столиками — без туберкулёза сгорали бы — и сгорели бы — в недостойном пожаре: на Lustfeuer[1965] их увеселений.
Нé на что рассчитывать, кроме чуда. (Кстати — проверила — чудо в тех стихах совсем не плохо: несоизмеримо лучше и счастья и веры. Но — дальше:) А чудо так же — и даже легче может придти за Вами — в горы, чем — в город: просто — на повороте горной дороги. Тáк Вы его, по крайней мере, разглядите.
Конечно, горько — насильно быть спасенным. И кому, как не мне — это знать! Иногда — живого жизненного жара хочется больше чем воды — когда ее хочется. Найду об этом Вам дóма стихи — и ради Вас — для Вас — за Вас их докончу. (Мне было столько же лет, как Вам.) Я всё знаю, и если до сих пор своей души не продала за этот живой жар, то только потому, что эта продажа, эта придача — никому не была нужна. Я со своей бессмертной душой — Бог знает что делала, и на такие — свои же — утешения — зубами скрежетала, но — где верх, где низ, где Бог, где Idol, где я, где не я — я всегда знала. Думаю, что главная и тайная жажда Вашего существа — отродясь: не быть. Потому-то Вы так и противитесь „нежизни“, так хватаетесь за „жизнь“, что это — быстрый конец: Вам, Вашей душе, Вашей прирожденной, от всего, муки: спать.
Вы, — настоящий Романтик (определение — не мое): живете последними вещами, тогда как нужно (якобы) жить — предпоследними. А Вы — 60-той секундой 60-той минуты 12-го часа. Как Вам (ежедневно) жить с людьми? Тáк можно жить только со своей душой (внутри души) — или с себе равными. Подите — найдите их. Искать среди поэтов — но, поэты, увы, — среда, и настоящий поэт среди поэтов так же редок, как человек среди людей. Если иного хватает на стихи, то на жизнь — не хватает. Пишут люди из последних сил: из последних запасов — тратят. Проверьте на Ваших друзьях — поэтах. Георгий Иванов — Новалис? Поплавский — Clemens Brentano? Нет, то время прошло, мы были и нас — нет. (Пишу Вам сейчас тоже из последних сил, разрываясь от головной боли, но знаю, что потом, м. б., этих слов не найду, сейчас Вы сами себя во мне пишете, как стих.) Простите за правду — желаю, чтоб не сбылась.
1957
Из стихотворения М. Цветаевой «Тридцатая годовщина// Союза верней — любви…» из цикла «Стол»
1961
Маленький Марсель (фр.). Марсель Пруст. Прозван «маленьким Марселем» за свой рост и тщедушный вид.
1963
Гейлингштадтское завещание. «Уже в 28 лет быть обреченным отказаться от жизни — это жестоко. Для художника — еще более жестоко, чем для кого бы то ни было» (нем.). — Письмо Бетховена, написанное им в форме завещания в прусском городке Гейлингенштадте.