Может быть, если Муля задержится (не от него зависит!) пошлю тебе посылочкой два летних платья, своих, новых: одно темно-сизое, чудный цвет, шелковистое, но не шелковое, с огромными рукавами и широчайшей юбкой, другое простое серое полотняное из «номы», оба чудно стираются. И несколько косыночек, их у нас для тебя множество: и мои привозные, и Муля накупил. А вещи я получила по суду, т. е. вернули мне их до суда, только пришлось уплатить более тысячи за хранение, зато вернули абсолютно-всё, и вещественное и бумажное.
О себе: я за это время перевела: Важа Пшавела — поэма Барс, поэма — Гоготур и Апшина, поэма Этери (всего около 2.500 строк), 2 баллады о Робин Гуде с английского, немецкие и франц<узские> песенки (народное), ряд переводов с болгарского, ряд переводов с ляхского (разновидность чешского). Плаванье Бодлера (мой лучший перевод!), полсборника Белорусских Евреев (только что закончила), ряд стихов украинского поэта Франко, вроде Надсона, ряд стихов молодых польских поэтов (один — замечательный![2228]), и сейчас, кажется, буду делать ряд новых текстов к песням Шуберта, т. е. — если не ошибаюсь — Гёте, это уж — заказ Консерватории. Я очень дружна с Нейгаузом,[2229] он обожает стихи. Вообще, все было бы чудно —. Пока, в печати, появился: Барс, болгары, ляхи, а поляков моих читали по радио, и я получила за чтение 150 р., — по соседству от твоей бывшей службы.[2230] Меня заваливают работой, но так как на каждое четверостишие — будь то Бодлер или Франко — у меня минимум по четыре варианта, то в день я делаю не больше 20-ти строк (т. е. 80-ти черновых), тогда как другие переводчики (честное слово!) делают по 200, а то и 400 строк чистовика. Меня приняли в Групком Гослитиздата, теперь я член проф. союза, и мы с Муром приписаны к амбулатории. Выплачиваю понемножку долги Литфонду, вчера внесла очередные 100 руб. Меня всё, почти всё, очень любят, и очень ценят мою работу. Подружилась с Н. Н. Асеевым, т. е. это он со мной решил дружить, прочтя какой-то мой перевод, и даже скажу — какой: про какую-то бабку, которая варила пиво и потом повесилась, предварительно сорвав распятье с гвоздя, — на том же гвозде.[2231] Это произвело на него сильное впечатление, и теперь мы — друзья. Он строит себе дачу — не доезжая до Голицына — и уже зовет в гости, а я уговариваю завести большого простого пса, деревенского (в Москве только породистые), и вообще даю советы по устройству.
Борис[2232] всю зиму провел на даче, и не видела его с осени ни разу, он перевел Гамлета и теперь, кажется, Ромео и Джульетту, и кажется хочет — вообще всего Шекспира. Он совсем не постарел, хотя ему 51 год, — чуть начинает седеть. У него чудный мальчик,[2233] необычайной красоты, и это — вся его любовь. Про жену он начинает спрашивать знакомых: — А может быть она — не красавица?? Написал и напечатал два чудесных стихотворения про жару и ночь. Там есть такая строка: «Кувшин с водою и цветами»[2234] — это он, остыв от работы на огороде. Огород у него — феноменальный: квадратная верста, и всё — огурцы. Я была у него раз на даче, прошлой осенью. — У Мура на днях экзамены. По гуманитарным наукам — пока сплошное отлично, по остальным — сплошное посредственно, кроме геометрии — хорошо. Он необычайно-серьезен, накупает книги о критике (некоторые, потом, быстро продает), ходит в концерты, и никуда со мной ходить не хочет — никогда, а если когда и идет — в гости, то силком, как волк на аркане. Близких друзей у него нет, но в школе его любят всё. Летом мы никуда не собираемся: через два месяца мне нужно уплатить вперед пять тысяч за комнату, по договору: 4.200 за комнату, 750 р. за ремонт — к<отор>ый будет сделан, когда я выеду, но платить нужно заранее. Но у нас есть кусочек балкона, на к<отор>ый ход из окна, и я вчера размазала окно, и сейчас сижу с открытым (окно итальянское, открываются боковые створки) и гляжу на вербу в банке, — это мое любимое дерево, самое неприхотливое, и моя уже дала зеленые ростки и белые корешки. А Мур нынче идет за паспортом, — наконец, добился! было трудно, п. ч. не было метрики, а без паспорта нельзя, п. ч. уже 16 лет. А про имянины его мы забыли, напомнила Лиля и обещала просроченный пирог. Лиля и Зина тебе писали, также Нина, у к<отор>ой новая работа, рядом со мной, теперь будем чаще видеться. И Нина просила передать, что вообще будет тебе писать, и мечтает, чтобы и ты — ей. Она — прелестная, только жаль, что хворая: болит когда-то сломанная рука: «костная мышь», к счастью ей сейчас не надо писать на машинке. Буду летом ездить с ней в Сокольники, она всё вспоминает, как вы — ездили, и помнит всё семейные праздники, и вообще все даты. — Аля, не нужно ли тебе кроме черного ватного пальто — мое синее кожаное, на осень? Оно на шерст<яной> подкладке, не новое, но вполне приличное и непромокаемое — абсолютно. Не тяжелое. Очень рада, что выбрала — шаль: темно-синяя, мягкая, теплая, с толстой бахромой, подарок Веркиной матери, она в нее заворачивалась с внучкой! Куртку коричневую и куртку верхнюю вязаную пришлю с Мулей, вместе со всем. Ответь про кожаное пальто, ты в него вполне влезешь, и будет оно тебе несколько ниже колен. Мечтаю как будешь получать наши продов<ольственные> посылки: кажется, ничего не забыли! Морковь привезет Муля, он не смог за ней зайти, п. ч. его торопили отъезжающие. До свидания! Целую. Не хворай. Держись. Бодрись. Пишу часто.
2234
Из стихотворения «Летний день». У Пастернака: «А ночь войдет в мой мезонин// И, высунувшись в сени.// Меня наполнит, как кувшина// Водою и сиренью».