Я развернул большой лист в клеточку, вырванный из какого-то хозяйственного журнала и начал читать:
«Свет сквозь окно.
(из трагедии: «Нравственный круг»)
… век странный наш – познания и лучших дней мечты пусты, и всё для нас изгнанье, как будто знаем мы, что думаем и что желаем. Но все желания прошли и снова мы одни – лишь по себе скорбим и о себе мечтаем…
Мы беседу ведём, но под вечер окно затворю от прохлады тумана, и свет утра запавших идей занавешу я шторой, чтобы было спокойней глазам. Вот рассядутся все, кто хотел, кто как смог и зацвёл лес деревьев прекрасных, и поник не увянув, но обрёк он себя на мечту – мудрецам, что без слёз, на заплаканных нами словах, вам сказать обязались молитвы. А туман вдруг под вечер в окно посмотрел, но я штору прикрыл от дыханья его опасаясь, свет померк, свет ушёл и ушла связь времён, и надежды о прошлом мечтали ином. Раз дано, так зачем возвращаться назад и зачем ещё раз обязались молчанью, нить времён и людей – нить тумана со мной сквозь свет штор занавешенных окон. На колено одно чтобы руки сложить на груди и не глядя в окно, сквозь туман ни о чём не спросить, но вопрос свой забыв, свет в окне вдруг увидев – нарекая себя всё же быть и быть вечным тогда, как за шторой туман занавешенных окон. Наблюдая про всё, видеть мир изнутри и отдать всё богам, и боятся несчастий – наречённой судьбы благодарность по вам, а желания ваши всегда есть желанья, а добрались ли мы на полшага туда, где стоит тот олимп в виде вечности или – мир готов уступить вам дорогу идти, но куда, где всё есть или нету: те же счастье и боль, та же жизнь, та же смерть, есть дорога назад и вперёд тоже есть. То, что хочется вам будет вечным всегда, но живите всегда коль так хочется нам. А туман, что под вечер в окно заглянув, посмотрел нам в лицо и остался стоять – он пропел свою грустную песню о том, что так важно узнать, что так надо понять – тот туман из-за штор занавешенных окон.
Глаза любви открыты светлы и свободны надежды полны от счастья великой. Пошёл возвратился огляделся – камни. И свет, и тень свобода рабство солнце ночь поднялся вздохнул печаль и спустился.
Они печальны, руки, открыть сердце любви, а души холодны, эмоции, страсть, расчёт пополам с горем – половина счастья. Жизнь холодна, смерть жестока, силы, грубость. Музыка черна, возникла миг и сила, боль. Закрой глаза слепой она черна, не видишь, но поёшь ты знаешь она черна как боль. Один слепой.
О конце мира поёшь ты опять как манну ждёшь. Стоя напротив не смотрела в глаза – У меня мать полгода как умерла, и я теперь живу одна. Приходите меня навестить. Молча смотрел.
– Вы всех их убили?
– Почти. Я устала, и я не буду спать. Через красный закат пройдя и даже не спросил ну зачем же твои слёзы, и я теперь живу одна. Вы придёте меня навестить?
– Да.
И снова молчанье.
– Так вы всех их убили?
– Почти.
– Ну, что ж, спи, тебе можно поспать. Ты снова куда опять? Ты можешь меня взять?
– В другой раз. Отец. Её подруга в могиле. Работа? Ответь и что же такое смерть? Вот и я не знаю, но хочу посмотреть. Завещай мне меня я хочу умереть. Помоги. Родился я сам, но без помощи не могу умереть. Как странно, помяните нас, но это наши последние деньги.
– А я верю вам, но ты должен уйти, чтобы, родившись прийти. Надо ждать. Надо ждать и любить.
Она шла по реке и искала тебя, потом попросила взять себя в руки, но рыбак смерти не знал. Знать человеку надобно ждать. Ждать и любить. А ты здесь. Спи, тебе надо поспать, чтобы вернуться.
– Вы всех их убили?
– Почти.
Я живу здесь одна – навестить вы придёте меня?
– Да. Вы одна у меня. Посвящение вам. В память тебе.
– Мой друг, наша дочь здесь с тобой. Ты поспи, чтоб вернуться придётся уйти и не жди.
– Громовержцы! Придите под звук затихающих труб…!»
Я сидел и ошеломлённо смотрел в написанный красными чернилами текст и не мог поверить, ведь я его где-то там, в полусне на даче у Александра уже слышал. Я посмотрел на Киру, она в упор смотрела на меня.
– Кира, ты знаешь, – я передохнул, – это о тебе! Он это тебе писал…
– Я так и знала, – Кира сказала, как выдохнула, с облегчением и надеждой в голосе, – я это почему-то чувствовала, потому и украла…. Потому что это моё, это мне…, для Меня!
– Тебе надо с ним обязательно познакомиться, обязательно.
– Да я с ним шесть лет работала, я знакома с ним. – Кира удивлённо на меня смотрела.
– Нет, незнакома, ты его просто видела, часто, но ты незнакома с ним, он с тобой да, а ты – нет.
– И как это сделать? – растерянно тихо спросила она.
– Просто приди к нему и познакомься, только так, я по-другому не знаю, как. А потом сходите вместе с ним к Александру.
– Да, я понимаю, – Кира была уже где-то далеко и, наверное, не слышала меня.
Мы молча по алее дошли до перекрёстка и остановились, дальше нам надо было в разные стороны.
– Ты мне так помог, просто не представляешь, как помог…– она быстро повернулась ко мне, обхватила одной рукой за шею и крепко поцеловала меня в щёку, затем быстро пошла по улице, но сразу же обернулась помахала мне рукой и ушла.
3 .
Смирение моё, со мной простясь, ушло наружу
Я вижу, что остался вдруг один
И одиночество моё как плод просящих мыслей во след спешит
И уходящие желания мои не заражены той болью, гневом
И, «боже упаси», – печальным тленом.
Кира уже более часа сидела в кафе, почти в углу спиной к окну и внимательно просматривала какие-то бумаги. Народу было немного и тихо. Вошёл мужчина, нерешительно и как-то рассеяно огляделся, как будто забыл куда он шёл и хотел сразу выйти, но пораздумав немного всё-таки прошёл в зал к свободному столику и сел один лицом к окну. Заказал кофе и сидел, не притрагиваясь к чашке, всё также рассеянно смотря в окно. Потом выпрямился, быстро сделал глоток, но кофе уже остыл, поставил чашку, видимо собираясь уходить, огляделся по сторонам и заметил в углу Киру. Какое-то мгновение смотрел на неё. Кира под его взглядом мимолётно чисто машинально скользнула по нему взглядом и снова углубилась в чтение. Мужчина откинулся на спинку стула, задумался, потом не обращая внимание на то, что кофе холодный взял чашку в руку и маленькими глотками допил его, при этом не поворачиваясь, а непроизвольно одними глазами посматривая в сторону Киры. Посидел ещё какое-то время раздумывая, по его виду было заметно, что мужчина немного нервничает. Потом порывисто встал со своего стула и решительно подошёл к столику Киры и молча остановился. Кира посмотрела на него поверх листа бумаги, который держала в руках, положила его на стол, в глазах её появилось что-то вроде удивления.
– Владислав, – Кира явно смутилась в первый момент, – присаживайся, что ты стоишь.
Она смотрела как он, насупившись, с шумом порывисто отодвигает стул, потом сел, стал смотреть в окно и всё также молчал.
– Ты что такой весь всклокоченный, – Кира, глядя на него, улыбалась одними глазами.
– Да, так…, ничего, – Владислав украдкой посмотрел на неё, потом на листы, лежащие на столе, – работаешь, даже здесь?
– Вот наши стратеги план долгосрочный наконец соизволили выдать…, смотрю, что они там насочиняли.
– И как, толковый план? – Владислав с сомнением какое-то время задумавшись, всё с той же рассеянностью смотрел на листы, потом чуть прищурившись на Киру.
– Ну, тебе лучше знать, что там они могут…
Владислав как-то вдруг неожиданно преобразился, исчезла скованность, лицо стало спокойным, он мысленно ушёл в себя и глаза умные, глубокие смотрели на Киру, похоже даже не видя её. Но Кира остро почувствовала ту саму энергию, исходящую от него, которую она хорошо знала, как будто она находилась во власти некоего взгляда, как на ладони перед кем-то невидимым, но очень сильным, властным и мудрым.
– Ты знаешь, в тот последний год, когда я у вас работал, то в принципе определил основные тенденции развития…, ну, не совсем развития, а на чём основаны принципы долгосрочного развития изолированных систем. Я там выделил три основных направления, так вот, только один является истинно развитием…, только один, а остальные два – это не развитие, деградация, причём абсолютная деградация, скорее даже ликвидация.