Обнимаю Вас, дорогой друг. И. В. Вам очень кланяется.
Ваш Г. И.
Мерсите Вам за Ледерплякс!
Письмо № 18
[без даты, на конверте 30 июля 1957]
1.
Дорогой Владимир Феодорович,
Спасибо большое за Ледерплякс. Напишите же мне наконец письмо не на полстранички. Хотя, конечно, что я за корреспондент теперь! Вот прошлый раз перечел и вижу: расписал о своем «золотом детстве» о жалованных вазах и пр. совсем как в «Двенадцати стульях». Помню игрывал я на ковре хороссан, любуясь «гобеленом пастушки». Но как видите, послал как есть. Теперь отвечаю на некоторые Ваши вопросы тоже как написалось — валится перо из рук. Ну уж Вы разберетесь, как знаете и не будете осуждать меня. Ерунда, что я проявил по отношению к Вам некую «жадность» насчет Гумилева. Не в моем это нраве. Приписал «не печатайте», думая м. б. напишу статейку «последние месяцы Гумилева» и тисну эту фотографию. И «не печатайте» относилось к возможности попадания ее в лапы какого-нибудь Нарокова или Струве.
Цветаеву я и люблю и не люблю. По-моему, она «адски» одарена, но больше занималась вздором, т. к. по свойству своей натуры была тоже адской «царь-дурой». Статья Адамовича о ней[110] вызвала во мне омерзение. И как таковая, — мелко «с несуществующих высот» и по подоплеке: месть покойнику. Адамович ее ненавидел за «Цветник» («Благонамеренный» журнал кн. Шаховского, нынешнего епископа. «Цветник» полон цитат из статей нынешнего Адамовича, выбрано и комментировано Цветаевой. Не особенно ловко сделанный, Адамовича крайне задевший. Он, т. е. Адамович, самая мстительная тварь на свете. Заметили ли Вы, что он, не упускает случая где только возможно унизить Бальмонта? Повод: Бальмонт где-то четверть века тому назад обмолвился о «бездарном лопоухом Адамовиче». И четверть века Адамович, как может мстит ему.
Об его мстительности можно «написать целую поэму». На личной шкуре я испытываю это по сей день. Мог бы подробно рассказать «для потомства». Да где мне в моем нынешнем виде и положении.
Вне личностей — его статью о Цветаевой воспринимаю, как и Вы — оскорблением поэзии. И Вы очень плохо сделали, что отказались от мысли хлопнуть его по заду (чувствительное его место). И напротив, хорошо сделаете если хлопнете, наживать врага Вам нечего боятся — он уже за что-то (не знаю за что) потенциальный враг Вам. И, будьте спокойны, найдет повод нагадить.
Больше всего Адамович ненавидит в человеке талант. З. Гиппиус сказала ему публично как то, Вы Георгий Викторович — Ваши статьи — как те картины, которые скупал, и резал на куски гоголевский художник.
Державин, по моему, и есть «самый великий русский поэт», потенциально мировой гений. Развалился и местами погиб безвозвратно, потому что писал на неустановившемся языке.
P. S.
Есть ли у Вас возможность в какой-нибудь библиотеке просмотреть №№ за февраль-март «красной газеты?» А так же были ли в это время в Петербурге и читали ли там «происшествия». Ответьте.
Мне прислала мадам Е. Грот[111] 20 долларов. Та ли эта дама, о которой говорите или другая? Если другая, пусть пришлет мне, сколько может, Ледерпляску [sic]. Это единственное лекарство, которое на меня действует.
[дальше на полях: ] Обнимаю Вас дорогой
Ваш Г. Иванов
[заметка на полях стр. 3]: Как Вам показались стихи П. П. Волконского? Вот достанете (у меня нет) кн. Волконской «Горе побежденным» и прочтите. Поучительно.
Письмо № 19
6 октября 1957
Дорогой Владимир Феодорович,
Ну все сроки прошли, а от Вас ни гу-гу. С другой стороны, как не понять «заботы солидного человека»: перемена университетского поста[112], продажа имущества и т. д. Я уж, в своей богадельне, и забыл о такой «настоящей» жизни, под треск клаксона проносящейся мимо скромного пешехода. (Ильф и Петров.) Нам бы здесь пошамать чего-нибудь посъедобней, чтобы забыть на время режим свирепой экономии, которому мы из месяца в месяц все больше подлежим. Погано. В 1916 году в Петербурге было вольготней: были портьеры, какие-то статуэтки и табакерки, были комплекте «Старых Годов» и «лишние» костюмы и пальто плюс черный рынок. Во время немецкой оккупации — были наличные золотые доллары и тоже черный рынок. Здесь же остается только просто облизываться на сумасшедшую роскошь окружающего. Это противно.
Хорошо. Хотя Вы и не писали мне вечность и вроде как на меня плюнули у меня впечатление как будто я только что получил от Вас письмо. Дело в том, что Иваск, наконец, собрался дослать мне VI книжку Опытов и я впервые прочел Ваши «Заметки на полях». Я слышал от Адамовича, что Вы меня как то упомянули (по его выражению) и все. Если бы это не было так бы давно, написал Вам и очень нежную благодарность, за столь лестно-умно-значительное упоминание и кроме этого сделал бы Вам искренний и заслуженный «комплимент» за остальное. Обмолвка о Чернышевском «роскошь» сама по себе — не даром она так, искренно возмутила всех Вишняков эмиграции и заодно и того же Адамовича. Отлично сказано о Цветаевой — Адамовиче и в самую бровь-глаз о его не страстности и не запальчивости: читай бесцветности. Это и злит. И хорошо, что злит. Вы бы еще как-нибудь нажали на эту педаль — была бы литературная польза.
Пишу кое-как, а м. б. потом (все откладываю на «потом», а будет ли это «потом» вообще?) скажу обо всем этом более пространно и ясно. Рука не желает управлять карандашом и мозги рукой. Все повторяю о себе
И чина-то настоящего так и взыскал, да и окружавшее (эмиграция, парижская школа и т. п.) действительно были не выше пробирной палатки. Чушь пишу. Скройте при случае от М-me Грот, что я Вам пишу. Я такой негодяй, что по сию пору так и не собрался написать то самое, что меценатка естественно ожидает получить в ответ и чего и обыкновенная вежливость требует. Но ей Богу не в силах. За меня конечно писала Ирина Владимировна. Но не могу собраться, не знаю, что писать, какие слова употреблять, голова заранее начинает трещать. Словом, Вы, должно быть поймете и не осудите, но понятно, что она должна недоумевать и осуждать. Вы лучше шепните ей, что, мол, Георгий Иванов как будто дохнет и пр. Что, кстати, и не далеко от истины. Тоже вспомнил, написав последнюю фразу, хочу очень серьезно попросить Вас согласиться быть на всякий возможный случай моим литературным душеприказчиком. Ответьте на эту просьбу серьезно. Я хочу думать, когда не спится, что «мое все» окажется, ежели (и когда) сдохну в «верных руках». Полагаю, что такие именно руки послала мне на старости лет судьба в Вашем лице. Будьте другом, ответьте не жеманясь. Это очень серьезно.
Ну, м. б. Вас по получении этого письма, Вас возьмет совесть за долгое молчание и Вы мне черкнете. И. В. на прогулке, но само собой шлет Вам самый сердечный привет.
Ваш всегда Г. И.
Письмо № 20
[без даты]
Beau-Sejour
Hyeres (Var.)
Мой дорогой Владимир Феодорович,
Я нахожусь в полной прострации. Очевидно «пришел последний час упадка от органических причин» («Завещание Кузьмы Пруткова»). Поэтому неспособен написать Вам в ответ чего-нибудь путного. И еще обязательства. Мой бывший патрон Сергей Маковский[114] прислал мне на суд толстое сочинение[115] о Гумилев. [заметка на полях: ] Не распространяйте этого отзыва, а то выйдет сплетня. Сплошное вранье и баснословный вздор. Надо срочно все отметить. Ваши дураки из «Граней» выписали его, т. е. Маковского в Мюнхен на казенный счет, читать сей доклад. Вот меня никто не выписывает, хотя я знаю о Гумилеве много больше и не такой дурак. Моя мечта — трудно осуществимая — попасть в Тулон, все-таки город, а не пальмовая дыра, как Hyeres и за 550 франков на ночь можно пообедать в прекрасном амбиансе и вкусно. Неприятное чувство, как в 1919 году в Петербурге — вечно хочется есть. Притом, никогда ни гурманом, ни обжорой не был, скорее презирал еду. Одним словом бытие определяет сознание, прав Бэкон (или Маркс). Вы спрашиваете, пишу ли я стишки и где и когда они будут. Одно (ничего себе) в «Опытах», где Ваша статья обо мне. Пять штук лежат в «Нов. Журнале», чтобы составить дневник, но мало и поэтому отложил до декабря — авось сочинится что-нибудь в уважаемом Вами «волшебном жанре», а то все в «пониженном качестве» сплошной «Бобок». Кстати, я хочу (хочется) написать для души статейки Бобок, оттолкнувшись в применении к эмиграции — и самому себе — от мерзкого рассказика гениального Феодора Михайловича[116]. Интересно Ваше мнение, т. е. есть ли в этом самом, т. е. Достоевского Бобке элемент гениальности или просто напросто мерзость, совпадая в этом мнении (я совпадаю) с огромной орясиной на сей счет т. е. с Буниным. Вот написал тоже для тех же «Опытов» страничку привета Ремизову[117] с целью и расчетом, «где всем лордам, по мордам». Интересуюсь, как Вы, мой дорогой, это ощутите — т. е. получилось ли. Ремизова, между прочим, я непритворно люблю и всегда любил. Это, в каком-то смысле, с молодости был мой «Хлебников» — что-то чем и за что, стоит бить морду всяческим академиям. Ну хорошо. Вот просьба исполните, если можете. В «Новом Русском Слове» объявляется «распродажа за полцены», цена каждой книги 1 доллар (Список № 10) № 25 1950 г. книга Нов. Журнала. Там вместе с Вашей поэмой, как Вы знаете 20 моих стихотворений. Мне они очень нужны: «Новый Журнал» как будто собирается издать том моих стихов (год, спустя после предложения сделать это). Если Вам не нужна Ваша поэма, то выдерете и ее и пришлите мне то и это par avion. Если, конечно, можете это сделать. Вашу поэму Вы знаете я очень ценю и люблю. У меня есть, конечно, Ваша на машинке: но напечатанную по человечески приятно читать. Очень сочувствую [дальше на полях:-] насчет щенка: сызмальства обожаю собак и такая же история со щенком (борзым) была у нас в Париже — много горя. Что поделаешь?
112
Марков не менял одного университетского «поста» на другой, а после завершения аспирантуры в Беркли переехал в Лос-Анджелес, где нашел место в университете.
113
Г. И. в нескольких письмах цитирует это место из «Предсмертного» Козьмы Пруткова и каждый раз неточно (напр., тут надо не «взыскал», а «снискал»).
114
Сергей Константинович Маковский (1877–1962), когда-то редактор «Аполлона»; в эмиграции — критик, мемуарист и плодовитый поэт.
117
Приветствия Ремизову (среди них Г. И. и В. Маркова) опубликованы в «Опытах», № 8 (1957), стр. 126–130.