Семен Юльевич [Семковский] все эти полгода прожил «под Деникиным» [222] , был арестован, но потом освобожден. Мы надеялись, что при Деникине ему возможно будет переправиться через границу, и дали ему свое благословение, но это не удалось. Об Алекс[андре] Самойлов[иче] [Мартынове] уже около года ни слуха ни духа после того, как он зарылся с Анютой в деревне [223] , где она служит. Это в пределах фантастического Петлюровского царства [224] , отрезанного даже от Деникин, и именно в его деревне, судя по газетам, было несколько кровавых погромов, так что судьба его нас беспокоит. Астров давно уже в Одессе, надеемся, что и на этот раз деникинщина его не затронула.
Горев, Череванин, Абрамович, Далин [225] – здесь с нами. Ева Львовна [Бройдо] [226] , по нашим сведениям, должна быть за границей, куда уехала, даже не предупредив нас. Сначала брюзжа на нас «слева», потом вдруг «справа», но ни разу не пытавшись использовать свои права члена ЦК, чтобы поставить вопрос о своих сомнениях, она разошлась с нами совершенно странным образом.
О судьбе Влад[имира] Ник[олаевича] Розанова [227] Вы, вероятно, знаете из газетных сообщений. Отойдя от нас уже давно, он запутался в делах «Союза возрождения», который чрезвычайке удалось связать в один заговор с совсем уже реакционным «Национальным центром» [228] . С большим трудом удалось спасти Р[озанова] от расстрела; его «приговорили» без суда к бессрочным общественным работам и за жизнь его можно теперь быть спокойным. Р[озанов], вероятно, не подозревал, что его кадетские контрагенты по «союзу» связаны (через «Национальный центр») непосредственно с организацией шпионажа в Красной армии, что позволило большевикам изобразить и его самого чуть ли не шпионом Антанты. Ввиду этого он счел необходимым заявить, что в сношения с другими партиями в «Союзе возрождения» вступал как представитель особой группы «правых меньшевиков». Но это заявление дало чрезвычайке внешний повод пытаться привлечь к делу тех лиц, кого она считала лидерами правых меньшевиков, именно А. Н. Потресова и Дементьева. Нам в конце концов удалось добиться их освобождения (на поруки мои и Федора Ильича) после того, как они просидели месяца по три в совершенно невероятных, исключительно гнусных даже по сравнению с обычными, условиях. Ал[ександр] Н[иколаевич] из этого заключения вышел тенью самого себя; на него больно было смотреть, его заключение было подлинным мученичеством, и он до сих пор медленно оправляется в недурной санатории, куда удалось и его поместить. И он, и Дементьев вышли из тюрьмы как будто менее «правыми», чем были раньше, и с ними можно хоть разговаривать и спорить, тогда как прежде А. Н. был фанатически нетерпим и ко всему «интернационалистскому» и «циммервальдистскому» относился с непримиримой ненавистью средневекового монаха.
Чтобы покончить о друзьях и знакомых, упомяну, что Лапинский продолжает жить здесь, уклоняясь до сих пор от поездки в Польшу, где ему пришлось бы заниматься безнадежным делом «борьбы изнутри» единой польской партии, которая, как Вам известно, стала коммунистической, да еще так нелепо «последовательной», что даже Барский [229] считается у них «крайне правым».
Покончив с Personalia [230] , перейду к нашим партийным делам.
После закрытия последней нашей газеты в марте [19] 19-го года и разгрома ЦК и Московского комитета, последовавшего за этим, мы лишились всякой возможности широкой открытой работы в массах. Влияние нашей партии стало неудержимо падать, чему немало способствовали разные Seitensprunge [231] наших товарищей в Сибири, на Волге, на Кавказе, в Крыму и т. д., дававшие возможность большевикам представлять нас союзниками союзников [232] , Колчака [233] и т. д. Вести агитацию нелегальными путями – это показал опыт не только наш, но и правых и левых эсеров – при таком режиме, как большевистский, который корнями все-таки уходит в массы, бесконечно труднее, чем при царизме: например, достаточно одного коммуниста или «сочувствующего» в типографии, чтобы никто не решился набирать для нас листок, как это легко делалось при старом режиме, когда доноса ожидали не от всякого благонамеренного обывателя, а только от заведомого негодяя. Теперь донос, как и при Comite du salute public [234] , первая цивическая [235] добродетель.