Так, а теперь что?
План предусматривал принудительное открывание заветного сейфа динамитом, но, учитывая сложившуюся ситуацию, лучше было все-таки не поднимать лишнего шума. И Амалия решилась. Мягко ступая по ковру, она подошла к Монталамберу и стала осматривать одежду мертвеца. Скарамуш, увидев, что она делает, поднял было голову, но тут же вновь безучастно опустил ее на лапы.
Во внутреннем кармане графского жилета Амалии наконец удалось обнаружить небольшой стальной ключик. Судя по всему, это был именно тот, о котором ей говорил агент. Вставив ключ в скважину сейфового замка, Амалия мягко повернула его и услышала едва различимый щелчок. Теперь оставалось только набрать код.
«Восемь цифр, восемь цифр… – металось в ее голове. – Не так-то легко обычному человеку их запомнить, даже если дело касается сейфа, от целостности которого зависят его благополучие и процветание. Так что же это могут быть за цифры? Какая-нибудь дата? Ну да… две цифры числа, две цифры месяца, и четыре цифры года, в итоге как раз восемь… – Тут ее осенило: – Может быть, это был день рождения Монталамбера? Черт возьми, а когда же он родился? Год 1825-й, но число и месяц… Черт бы побрал этого Петра Петровича, ну что ему стоило сказать мне такой пустяк?!»
Она наугад попробовала несколько комбинаций, но сейф не открывался. Поневоле Амалия начала злиться.
«И вовсе не обязательно это должен быть день его рождения, слишком уж просто… Возможна любая другая дата… Если это вообще была дата, конечно. День рождения матери, к примеру…»
Амалия покосилась на портрет, с которого на нее равнодушно взирала дама с розой возле корсажа. И тут баронессу словно что-то кольнуло… какое-то предчувствие… Словно решение находилось близко, так близко, что стоит только руку протянуть. Нагнувшись, Амалия снова посмотрела в правый нижний угол картины, на дату написания портрета: «1839».
Да нет, вздор, тут только четыре цифры.
«Но на противоположной стене висит еще один портрет!» – напомнил голос здравого смысла.
«На нем может не оказаться никаких цифр», – засомневалась Амалия.
Однако на портрете старшего графа де Монталамбера цифры все-таки имелись – едва различимая дата в самом верху полотна – 1820.
«Ну что ж, попробуем набрать 1839 и за тем 1820», – решила Амалия.
Она покрутила диск и с замиранием сердца налегла на дверцу. Сейф был по-прежнему заперт.
«Ну что, баронесса, – невесело сказала себе самой Амалия, – похоже, придется все-таки использовать динамит». Однако у нее оставалась еще одна возможность. Она набрала те же даты, только сначала – ту, что стояла на портрете отца, а потом – написанную на портрете матери.
18201839…
Щелк!
Дверца сейфа подалась. Не чуя под собой ног от радости, Амалия распахнула ее и приготовилась вытащить оттуда шкатулку, от которой зависела вся ее дальнейшая судьба.
Увы, баронессу Корф ждало разочарование. Сейф был пуст.
В те несколько минут, что последовали непосредственно за этим прискорбным открытием, Амалия вспомнила примерно половину всех известных ей ругательств. А так как она знала полдюжины языков – польский, французский, английский, немецкий, итальянский и, конечно же, русский, – то и ругательств у нее набралось более чем достаточно.
Помянув недобрыми словами Монталамбера, изготовителей сейфа, Петра Петровича Багратионова, свою судьбу и пронырливую мадемуазель Перпиньон, Амалия решила, что теперь можно и передохнуть, и почти без сил повалилась в кресло.
«Ну что ж, баронесса, этого ведь и следовало ожидать! – сменила она адресат упреков, взявшись теперь ругать себя. – Пока вы прикидывали да собирали сведения, кто-то более нетерпеливый, чем вы, явился в дом к графу, убил его, открыл сейф, забрал письма, которые стоят целое состояние, и преспокойно удалился. Хотя остается еще вероятность… совсем маленькая, правда… что наш агент ошибся и что Монталамбер держал в сейфе вовсе не шкатулку, а еще какие-то бумаги, и убийца пришел именно за ними. Чем черт не шутит – вдруг шкатулка до сих пор преспокойно лежит в каком-нибудь запертом столе?»
И Амалия, сорвавшись с места, поспешила в соседнюю гостиную.
Она пересмотрела все в ящиках стоящих там бюро и комодов, но не нашла ничего, интереснее пинцета для выщипывания волосков. Судя по всему, покойный весьма тщательно следил за своей внешностью.
Из гостиной Амалия проследовала в кабинет, потом во вторую гостиную. Она обшарила весь второй этаж, но резной шкатулки с монограммой «А» нигде не оказалось, как не оказалось и никаких следов писем императора.
– Влипла, – тяжелым голосом констатировала Амалия, возвращаясь в спальню.
В самом деле: писем нет, более того – совершенно ясно, что они попали в чужие руки. Монталамбер убит, и если, не дай бог, лакей Венсан сейчас вдруг войдет в дом, вернувшись из Ла-Рошели раньше времени, то вполне может обнаружить ее, Амалию Корф, возле еще не остывшего тела графа, после чего ее обвинят в убийстве. А за убийство во Франции, господа хорошие, полагается не что иное, как гильотина. Пора убираться отсюда! Письма исчезли, стало быть, нет больше никакого смысла оставаться в этом доме, который с каждым мгновением все сильнее становился похожим на склеп.
Амалия вернулась в спальню и, скользя по липкому от крови ковру, взяла свою сумку. Тут ее взгляд упал на сейф, и, поразмыслив, она решила, что лучше всего будет запереть его. Пусть полицейские решат, что имело место простое убийство. Пока они отыщут сейф, пока сумеют открыть его, пока разберутся, что именно в нем хранилось, она, Амалия, получит время на размышления. И, может быть, если ей очень-очень повезет, она все-таки отыщет письма императора и вернет их в Россию.
Амалия вытащила ключ из скважины и приготовилась захлопнуть дверцу, когда внезапно заметила, что в самой глубине сейфа что-то лежит. Это «что-то» было так ничтожно мало, что вначале она даже не обратила на него внимания. Не веря своим глазам, Амалия осторожно протянула руку и взяла предмет, которому в сейфе было абсолютно нечего делать.
Это был голубой цветок с пятью лепестками.
Сначала Амалия слегка опешила, но, так как была особой рационального склада, она задумалась, как же цветок мог попасть в несгораемый шкаф. Только два человека имели доступ к сейфу – граф Андре де Монталамбер и вор, укравший шкатулку. Однако цветок был совсем свежий и, по правде говоря, вовсе не походил на те роскошные бутоньерки, которыми любила себя украшать парижская знать. Амалия даже не сразу вспомнила его название. Она поднесла цветок поближе к глазам, покрутила его в пальцах, и только тогда к ней вернулось давно забытое название. Ну конечно же, это барвинок!
«Значит, вор любит барвинки, – решила изрядно приободрившаяся Амалия. – Это уже кое-что».
Она осмотрела сейф, убедилась, что больше в нем ничего нет, и захлопнула дверцу, после чего вернула картину на место. Скарамуш мрачно посмотрел на Амалию, когда она положила ключ от сейфа обратно в жилетный карман покойного, но с места не тронулся. Почти бегом Амалия спустилась но лестнице и вышла из дома через черный ход. Оказавшись снаружи, она наконец вздохнула с нескрываемым облегчением.
«Ну что ж, пора домой. – Она посмотрела на цветок, который держала в левой руке. – Стало быть, теперь мы будем искать вора, который таскает с собой барвинки».
Амалия сунула цветок в карман и, поправив сумку с динамитом, стала перелезать через ограду.
Глава 6
– Это просто ужасно! – стонал граф Шереметев, театрально воздевая вверх руки. – Что же вы наделали, баронесса! Ах, что теперь будет!
– Ваше сиятельство не верит мне? – ледяным тоном осведомилась Амалия. – Я же вам сказала: когда я пришла, этот человек был уже мертв!