АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.
Нет, зачем же помягче, коли преступник, тут нечего миловать. Ведь уж там, как ни говорите, а мы все-таки судьи, палата! Ведь оно, конечно, фигурально, пожалуй, даже смешно, а все уж, так или эдак, все уж храм правосудия, как хотите! Нет, по моему мнению, мы должны иметь в виду одну только строгость законов, не больше. Тут уж увлекаться сердцем неприлично, тут уж я лицеприятия не допускаю, как хотите, не допускаю. Разумеется, если кто из знакомых попросит, так отчего ж иногда и не уважить, не пощадить... но вообще поблажать преступлению никак не следует.
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
Да, так оно, пожалуй, а все же лучше, знаете, эдак, по человечеству!..
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.
Нет, извольте видеть, знаете, у меня другой метод, другой взгляд на вещи и на наше звание, взгляд, может быть, несколько военный, но тем не менее другой. Вы очень справедливо заметили, что мне, т, е. нам, нечего входить в очень уж подробный разбор дел, что тогда не нужно было бы и секретаря... это даже логично, и я скажу, что это, может быть, даже унизило бы и звание присутствующих, но тем не менее мы правосудие, мы законов блюстители!
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
Вот Вы говорите «законы, законы!» Да ведь законов-то что? Просто гибель. Да еще каждый год все прибавления да добавления; выдумали какое-то новое «Уголовное уложение»[12], чтоб из степени в степень переводить. Ну, я Вас спрашиваю, батюшка Алексей Александрыч, досуг ли нам этим заниматься! Ведь наше дело дворянское: у вас есть крестьяне, ну, и меня бог ими не обидел. Стало, уже забота есть... Вот на этот-то предмет и заведены подьячие. Уж они на этом и стоят, на законах-то. Ну, а всякое дело мастера боится. Если б и вздумал кто из нас законам-то поучиться, все уж против канцелярии не будет, да и не дворянское оно дело, я Вам докладываю.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.
Конечно, конечно, отчасти... но позвольте, позвольте, я еще не развил Вам мою мысль... Действительно, нашему брату, присутствующему, во все эти крючки, эту стряпню, так сказать, входить не следует. Именно вот стряпня! у вас повара, стряпухи, стряпчие, а вы как бы в некотором смысле обед заказываете. Вся штука в этом. Ну, я Вас спрашиваю, кто важнее? Так и мы. Мы также должны дело делать — но, знаете, эдак, вообще, свыше... Так например, разве я даром здесь сижу, ну и Вы, разумеется? Нет-с, оттого, что мы здесь сидим и болтаем, оттого, может быть, и дела у нас идут как следует. Секретарь и держит ухо востро. Вообще надо, чтобы канцелярия несколько боялась присутствующих. Тут, знаете, есть свое искусство, особенный эдакой маневр...
Те же и писец Швейкин (в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, волосы напомажены и гладко причесаны).
ШВЕЙКИН.
(робко останавливаясь у дверей).
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
Ты что, братец?
ШВЕЙКИН.
(робко подходя).
Ваше высокоблагородие, Семен Иванович, сделайте такую божескую милость...
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
Что, что такое?
ШВЕЙКИН.
Прикажите, Ваше высокоблагородие, мне вместо Галкина приговоры читать...
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
Приговоры?
ШВЕЙКИН.
Да, арестантские-с. Нынче арестантам приговоры объявлять будут.
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
Да, да... я видел их, там их что-то много.
ШВЕЙКИН.
Человек пять-с.
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
Ну, так что ж?
ШВЕЙКИН.
Я, Ваше высокоблагородие, приговоры-то и приготовился читать, вижу, что Галкин... того... выпимши. А Галкин говорит, что не пустит. Это, говорит, мое дело, мне, говорит, присутствующие приказали.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.
(садясь на свое место).
Да что ж Вам, мой милый, разве не все равно?
ШВЕЙКИН.
Помилуйте, Ваше высокоблагородие. Когда же все равно? Оно все-таки парадно-с, при открытых дверях, да и у присутствующих на виду. И между товарищами-то почетно — все же не только писец... Как можно, Алексей Александрович, оно лестно-с, очень лестно-с. Ваше высокоблагородие, Семен Иванович, уж Вы позвольте, сделайте милость, позвольте; я нынче и приоделся почище, а Галкина, сами изволите знать, и в присутствие-то пустить стыдно. У меня и голос-те получше. Я бойко прочту-с.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.
(сердито).
Что ж это Вы, мой милый, только к Семену Ивановичу обращаетесь; здесь не один он,..
ШВЕЙКИН.
Виноват, Ваше высокоблагородие, я и Ваше высокоблагородие прошу.
СЕМЕН ИВАНОВИЧ.
12
Новое «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» было утверждено царем 15.VIII.1845 г., вступило в силу с I.V.1846 г.