Перевели меня очень быстро, в течение одного часа. Здесь опять-таки совершенно иные правила и предписания, чем в полицей-президиуме. Надеюсь, что одновременно были переведены и мои деньги, так что я смогу ежедневно заказывать газеты, как это было в полицей-президиуме. В условиях происходящего ныне крупного переворота необходимо каждый день внимательно читать газеты. Вечернюю гамбургскую газету за субботу я получил еще там. Может быть, берлинское почтовое отделение перешлет сюда всю почту, которая покамест поступает в полицей-президиум. Только что узнал, что со стиркой белья здесь дело обстоит гораздо хуже. Если мне откроют частный кредит, то белье будут стирать здесь же, в тюрьме… Пока что чистого белья у меня здесь еще на несколько недель. Для выполнения всех этих необходимых мелких дел мне было бы желательно твое содействие. Если господин адвокат, которому я тоже сразу же сообщил о моем переводе, получит разрешение на свидание, то ты будешь избавлена от многих хлопот.
Доверенность, которую я 20.III отослал господину Хегевишу, мне выдали еще там в субботу после обеда.
К сожалению, за все это время я так и не увидел нашу Ирму, хотя мы и договаривались, что я ее увижу, в том случае, если мое предварительное заключение затянется на некоторое время. Шлю ей этим письмом особенно сердечный привет.
Мой отец определенно будет поражен тем, что меня неожиданно перевели сюда.
Камера у меня чистая, но опять одиночная.
Не знаю, действительно ли еще твое прошение здесь; думаю, что нет. Чувствую себя хорошо, но смертельно скучно, еще хуже, чем там. Информируй и ты господина адвоката, чтобы он как можно скорее урегулировал некоторые вопросы. Большой привет тестю и всем родным и знакомым. Самый сердечный привет шлет тебе
твой любящий Эрнст.
Мой адрес: Берлин, NW40, Альт-Моабит, 12 а.
Заключенный Б. № 1330.
Ирме Тельман, 3 ноября 1933 г
Берлин, 3 ноября 1933 г.
Моя дорогая Ирма!
Одинокий, изолированный, оторванный от жизни человечества, сижу я здесь и думаю в эти, наполненные глубокой печалью часы о дне твоего рождения в следующий понедельник. Ты, наверное, поймешь, почему я не шлю тебе отдельной открытки и лишь коротко и сдержанно, но от всего сердца и с величайшей любовью передаю тебе в этом письме свои горячие поздравления.
Я переживаю вместе с тобой, что в связи с внезапной смертью твоего любимого дедушки некоторые твои желания в этот день не сбылись. Но мы не должны покоряться судьбе, которая обрушивается на всех нас, а особенно на тебя в такие юные годы; мы должны быть мужественными и смелыми, несмотря на неумолимую жестокость и тяжесть этого времени. Так что в день своего рождения ты уже подумаешь о выборе своей будущей профессии… Я рад, что твой старший преподаватель, а также другие учителя так благородны, что не дают тебе, невинному ребенку, почувствовать твое положение, как это, кажется, иногда бывает в других местах.
Надеюсь, у тебя все хорошо и твой день рождения пройдет строго и спокойно.
Мамино письмо я получил вчера в половине одиннадцатого (то есть в пятницу утром). На него я еще отвечу отдельно.
Я знаю, что, хотя полицейское управление не позволило мне принять участие в похоронах моего любимого отца, вы все мысленно были со мной и думали обо мне.
Большой сердечный привет маме. Еще раз самые горячие поздравления и привет от всего сердца шлет тебе
твой любящий отец.
Розе Тельман, 17 декабря 1933 г
Берлин, 17 декабря 1933 г.
Моя дорогая Роза!
Твое милое письмо от 10.XII я получил вовремя и прочел его с огромным душевным волнением. Твои строки напоминают мне о тех счастливых, хотя и часто трудных часах, которые мы совместно пережили на Симесен-штрассе. Пусть и это, быть может, самое тяжелое испытание в нашей судьбе, так же объединяет и связывает нас друг с другом, как ото было всегда в пашей жизни.
Надеюсь, ты уже прочла в газете, что к рождеству передачи не принимаются…
Розе Тельман, 5 апреля 1934 г
Берлин, 5 апреля [1934 г.]
Моя дорогая Роза!
Твое последнее письмо от 22.III я прочел с большой радостью. Кроме того, получил к пасхе вашу открытку, открытку от Рудольфа и одну открытку из Берлина. Ты едва ли поймешь, почему я так долго молчал и не отвечал на твои последние письма. Даже мне очень трудно дать на это исчерпывающий и беспристрастный ответ. Мое молчание ни в коем случае не упрек и не обида по отношению к тебе, оно объясняется исключительно тем положением, в котором я нахожусь вот уже больше года. Беспокойство о вас, о будущем Ирмы и т. д., размышления о многом, что я пережил и сделал в последнее время, тоже способствуют тому, что я начинаю душевно страдать. При этом, сам того не желая, иногда становишься совершенно апатичным.