Нежно обнимаю тебя и упорно продолжаю приветствовать Галку. Успеха тебе, дружище!
В ожидании не скорой, но неминуемой встречи – твой Илья.
Алине Ким
Без даты, видимо, ноябрь 1970
Здравствуй, дорогая Алинька!
От Марата получить письмо я уже отчаялся. Махнул я на него рукой, как и на все новое поколение, на которое неустанно ворчу. Ох уж эти цветочки жизни! И твой Алинькин цветочек, увы, не составляет исключения. А вот Нина Валентиновна-то, Нина Валентиновна! Поистине нет границ моему разочарованию!
Алинька, пишу тебе перед работой и бог весть, допишу ли. Утро началось со скандала по поводу света – зажигать его или нет? Это одно из самых сильных противоречий нашей жизни. У многих тенденция поздно зажигать и рано гасить свет, и это меня угнетает, особенно в предчувствии зимы, когда нельзя никак будет почитать в подъезде, тем паче – на улице. Скандал сбил у меня настроение, но, надеюсь, не настолько, чтобы не дописать тебе письма.
Макса Волошина ты можешь взять у меня, коли есть охота перечитать. У меня есть сборник, кроме того, чтец-декламатор с его стихами, да еще переписанные вирши. Очень может быть, что мы оба не вчитались просто, хотя вряд ли – было бы глубоко, хотя бы почувствовал бы значительность.
Рублевский музей ты открыла для себя поздновато. Я там бывал неоднократно, даже детей водил туда. Для многих это была не столько священная, сколько принудительная обязанность. Помню, мои девицы из педучилища замучили экскурсовода, они переспрашивали его каждую минуту и заносили в тетрадочки все, вплоть до слов-паразитов. Когда он спросил, чего они так тщательно записывают, одна из них пожаловалась: Требует, – и укоризненно ткнула в меня перстом.
А к русскому зодчеству, к которому я воспылал несколько лет назад интересом и любовью, я несколько охладел. По ряду причин. Во-первых, я уже в последнее время прочитал несколько книг по европейскому Средневековью. Это ничуть не менее интересно, нежели наше зодчество. А у нас в последнее время пишут о русских церквях так, будто не существует готики. Во-вторых, у нас преувеличена несколько самостоятельность русских церквей и икон. Вот и Галя мне пишет, что на выставке византийских икон их никак не отличить от русских. А все эти преувеличения, – за всеми за ними, мне кажется, стоят квасные симптомчики.
Впрочем, сами церкви и иконы, Нерль и Рублев никак не в ответе за изыски Солоухина и Чалмаева.
Алинька, я прерывался несколько раз – на работу, ужин, чтение писем – и мое письмецо получилось неважнецкое. Не погребуй, прочти. У нас впереди (к сожалению) – вечность, 1,5 года с гаком, авось напишу и что-нибудь толковое. Я очень обрадовался письму от Вити Красина[47]. Я целую тебя, твоего необязательного сыночка и твою непедагогичную мать (которых очень люблю). Безболезненна ли операция С.Л.? Впрочем, я им напишу. Всем, всем сердечный привет.
Илья.
Харитоновым
22.10.70
Дорогие Марик и Галка.
Я получил Ваши и еще ряд писем с двухнедельным опозданием. Это и объясняет мою задержку с ответом.
А второе мое извинение – за то, что пишу вам оптом. Это потому, что мне из-за этой задержки приходится сейчас торопливо писать ответы очень многим людям. Да я думаю, что вы уже настолько одна сатана, что никаких таких секретов у вас и в заведении не имеется. В крайнем случае будете закрывать друг от друга строки, слишком уж интимные.
Теперь о самом главном. Галочка, я, конечно, очень рад еще раз породниться с тобой. Но, во-первых, закон о многоженстве. Во-вторых, разница в 34 года очень ощутительная. Представляешь, к ее совершеннолетию мне уже будет 52 года. Нет уж, как хочешь, но мы будем с твоей дочерью просто друзьями.
А насчет гравюр (не 14, а 18) ты уж не хитри, пожалуйста: найдется им место, потесним суперы и иконы.
Я, Галка, все очень хорошо помню, частенько вспоминаю. Помнишь еще, как мы с тобой на ВДНХ обворожили официантку, и она говорила, что мы – лучшая пара. И пресловутого почтальона[48]. И щучек в томате твоего приготовления – я все это и многое другое тепло вспоминаю. У нас ведь с тобой тоже связи древние и прочные, так что постарайся во всей своей карусели находить время от времени силы для пары строк своему верному другу. Но что такое детишки, и работа с подготовкой, и все ваши заботы – я это серьезно чувствую.
48
Поскольку этот почтальон упоминается еще в нескольких письмах Габая, стоит привести тут эпизод из воспоминаний М. Харитонова: «Однажды на квартире, где мы собрались встречать Новый год, две наши девушки поболтали у порога с почтальоном, принесшим поздравительную телеграмму, пригласили приходить – так, между прочим, среди формул любезности, которые не воспринимаешь всерьез: кто ждет, что на вопрос “как поживаете” вам в самом деле начнут рассказывать! А почтальон возьми да и приди под самую полночь. Сидел за столом, красноносенький, бледный, напряженный, неизвестно кто и откуда взявшийся, в лоснящемся галстуке и с перхотным воротником. Это можно было еще обернуть занятным и даже веселым недоразумением, но Илья был вне себя.
– Что за барство! – выговаривал он в коридоре виновницам. – Пригласить человека, чтобы он чувствовал себя неловко. А он молодец. Молодец. Я на его месте нарочно бы так сделал. Пригласили – так вот и буду сидеть.
Потом напряжение немного спало. Илья отошел. По радио уже начиналось новогоднее поздравление.
– Ну, тише вы, – шумел Габай. – Я опять ничего не расслышал. “Слава советскому”… кому советскому? Ничего не слышно. Вперед к победе… чего? На самом интересном месте вы начинаете кричать. Я так и не пойму, к победе чего?..
Начинался новый, 1964 год» (Харитонов М. Способ существования. М.: Новое литературное обозрение, 1998. С. 228–229).