Твой любящий друг Ч. Л. Доджсон
Мэри Форшалл
Крайст Черч, Оксфорд 4 февраля 1878 г.
Дорогая Мэй!
Как тебя зовут: Мэри Фрэнсиз или Фрэнсиз Мэй! Когда ты гостила здесь, кто-то сказал, что тебя зовут Мэри Фрэнсиз, а теперь ты пишешь «Фрэнсиз Мэй». От неразберихи с твоими именами я просто заболел. Я бродил по колледжу, безнадежно пытаясь найти какой-то выход, и время от времени натыкался на мистера Сэмпсона{16}, а когда я осознал, кто передо мной, я спросил:
— Как же правильно: Мэри Фрэнсиз или Фрэнсиз Мэй?
Мистер Сэмпсон замигал и произнес сонным голосом:
— В самом деле, как?
И я снова принялся бродить по колледжу, время от времени встречая его на своем пути.
Это ты все виновата и должна непременно помочь мне разобраться. Ты и сама знаешь, что должна.
Надеюсь, что твой папа чувствует себя лучше.
Преданный тебе Ч. Л. Доджсон
Саре Синклер
Крайст Черч, Оксфорд 9 февраля 1878 г.
Дорогая Салли!
Пожалуйста, передай Джесси, что я считаю все это чепухой. Надеюсь, она не подарит мне подушечку для булавок: у меня и без того есть три такие подушечки! Я забыл, о чем написал ей, тогда как она помнит мое письмо наизусть. Как ты теперь видишь, произошло следующее: письмо из моего ума перешло в ее ум подобно тому, как человек переходит в новый дом. Хотел бы я знать, показался ли письму Джес-син ум теплым и уютным и нравится ли ему в новом доме так же, как в старом? Мне кажется, что когда письмо впервые попало в Джессин ум, оно оглянулось вокруг и сказало:
— Бедное я, бедное! Никогда мне не будет покоя в этом новом уме! Как я хотело бы вернуться в старый ум! Ну зачем здесь такая огромная, громоздкая софа, на которой может разместиться дюжина людей? И на ней еще надпись: «ДОБРОТА». Я не смогу одно занять всю софу. В моем старом доме было всего лишь одно кресло — прекрасное мягкое кресло, в котором только и было место, что для меня, и на спинке кресла было написано «ЭГОИЗМ». Другие люди не могли беспокоить меня, так как для них не было кресел. А что за дурацкий стульчик стоит там, у самого огня, с надписью «СКРОМНОСТЬ». Видели бы вы, какой высокий стул стоял в моем старом доме! Сидя на нем, вы едва не доставали головой до потолка. И на нем, как вы догадываетесь, красовалась надпись «САМОМНЕНИЕ». Это гораздо лучшее название, чем «СКРОМНОСТЬ». А теперь посмотрим, что там в буфете. В моем старом доме в буфете стояла только одна большая бутыль с уксусом с надписью «ДУРНОE НАСТРОЕНИЕ», а этот буфет сверху донизу набит какими-то банками. Все они полны сахара, а на этикетах — надписи, да какие: «Любовь к Селли», «Любовь к Кэйт», «Любовь к Гарри»! Нет, терпеть не могу подобной чепухи! Выброшу-ка я их из окна!
Интересно, что сказало бы это письмо, попади оно в твой ум. И что, как ты думаешь, оно нашло бы там? Шлю Джесси, Кейти, Гарри и тебе привет и четыре поцелуя — по одному на каждого. Надеюсь, по дороге ничто не разобьется.
Любящий тебя Льюис Кэрролл
Р. S. Передай Джесси мою благодарность за письмо.
Гертруде Чатауэй
Вокзал в Рединге (по дороге в Честнатс, Гилдфорд)
13 апреля 1878 г.
Дорогая Гертруда!
Поскольку мне пришлось пробыть здесь полчаса, я успел изучить путеводитель от крышки до крышки (большинство вещей я изучаю так же основательно, и поэтому по самую крышку набит всякими полезными сведениями), и знаешь, к чему я пришел? Мне кажется, что на следующей неделе в любой день я смогу приехать в Винчфидц поездом, который прибывает туда в час дня. Выехав из Винчфилда в 6.30 я смогу вернуться в Гилдфорд к обеду. Следующий вопрос: далеко ли от Винчфилда до Ротервика? Не вздумай обмануть меня, испорченный ребенок! Если расстояние от Винчфилда до Ротервика больше 100 миль, то я не смогу навестить тебя, и бесполезно об этом разговаривать. Если же оно меньше, то возникает еще один вопрос: на сколько меньше) Это очень серьезные вопросы, и, отвечая на них, ты должна быть серьезна, как судья. Перо твое не должно улыбаться, а песок, которым ты промокаешь написанное, должен быть сух (возможно, ты возразишь: песок не может быть сух, так как в нем всегда есть сок, а вот песка в соке быть не должно, но все это шуточки, и тебе не следовало бы шутить, когда я прошу тебя быть серьезной), когда ты сядешь писать в Гилдфорд ответы на эти два вопроса. Можешь заодно сообщить мне, живешь ли ты все еще в Ротервике, у себя ли дома, получила ли ты мое письмо и все ли ты еще маленькая или уже стала взрослой, собираешься ли ты на море следующим летом и сообщить мне о чем угодно еще, что тебе известно (кроме алфавита и таблицы умножения). Шлю тебе 10000000 поцелуев.