Да простит меня читатель за столь длинное перечисление, но ведь все эти родичи писателя Довлатова многократно были героями его рассказов.
А это давало мне редкую возможность судить о степени отдаленности или приближенности писателя к прототипам своих персонажей.
Имена их он приводил подлинные, и по тому, как он их изображал, я порой мог судить и о его литераторской морали.
Случалось, он ею, к сожалению, пренебрегал.
Однако все это потом, позднее.
Начинающий прозаик Сергей Довлатов появился у меня дома с рукописью, сочиненной лагерным охранником Довлатовым.
Прочитав рассказы, я был ошеломлен не только и не столько необычностью изображенного в них уродства и кошмара человеческого существования, хотя и это ушибло меня изрядно, - я был изумлен литературным мастерством писателя, его зрелым талантом и необычностью авторской позиции.
В рассказах "Зоны” Довлатов наблюдал происходящее глазами лагерного охранника с искалеченной, растерзанной душой, то есть раздвоенным зрением палача и жертвы. Палача, но измученного совестью и наделенного добротой.
Да, да, - добротой!
Эти рассказы не были зародышами грядущей "чернухи", несмотря на изображенное в них мракобесие.
Довлатов глушил, вернее, пытался глушить свою совесть водкой. Испытанный российский способ медленного самоубийства: немало честных людей в те годы заканчивали свою жизнь именно так. И уж во всяком случае калечили себя до полусмерти.
Лагерное существование Сергея в этом и состояло.
Что же касается искусства "чернухи" - Довлатов испытывал к нему стойкую неприязнь. Недаром же в письмах ко мне Сережа так часто обращается к русской литературе XIX века: к Толстому, Достоевскому, Чехову. Довлатов отлично понимал, что гений Чехова заводил его и в самые темные уголки человеческой души и судьбы, но сам-то Антон Павлович мерцал при этом сострадающим добром и оскорбленной чистотой.
В письмах писателя Довлатова есть еще одна "странность". Казалось бы, при его литературной манере он должен быть привержен нынешнему авангардизму, кстати, изрядно мне опостылевшему. Однако ироничное, насмешливое отношение даже к неким вершинам авангардизма сквозит нередко в его замечаниях.
Довлатов - читатель старомодный в самом высоком и чистом смысле этого понятия. И для него одно из главнейших свойств подлинной литературы - не кружевная вязь, за которой пустота, не козырные карты литературных фармазонов, - а стариннейшее представление о содержательности и о чувстве вины за мерзость жизни.
Мои заметки о письмах Сергея безусловно пристрастны: я вижу в них то, что мне хочется увидеть. И уж если так, то вызвано это не стремлением утаить некие пороки Довлатова, или, наоборот, приписать ему неслыханные добродетели.
Письма принадлежат мне. Они стали частицей и моей биографии. И я волен осмысливать их по своему разумению. Возможно даже и сам Сергей воспротивился бы моему толкованию.
Но это уже наше общее с ним посмертное дело.
И. Меттер
I-ое письмо
13 августа 1989 г.
Дорогой Израиль Моисеевич! Р.А. Зернова сообщила мне, что видела Вас в Европе, что Вы молоды, бодры и прекрасны. Она же напомнила мне Ваш адрес. И вот я решил написать Вам, обнять Вас заочно, а главное - поблагодарить Вас от души за то, что Вы были так внимательны ко мне в трудные эмбриональные годы. Вы были одним из тех людей, в общем-то, немногих, благодаря которым я почувствовал себя несколько увереннее, чего я по гроб жизни не забуду ни Вам, ни Виктору Семеновичу Бакинскому, ни покойному Г.С. Гору.
Я рад, что мы с Вами дожили до странных времен, и Вы теперь сможете напечатать свои лучшие вещи. Кое-что мы уже с восхищением прочли.
И еще, тысячекратно я рассказывал знакомым американцам, что был лично знаком с единственным человеком, который открыто выразил свое сочувствие Михаилу Зощенко в чрезвычайно неподходящий для этого момент.
Мы Вас часто вспоминаем. Мои родители живы. Мама читает без конца и смотрит видео-кино. Донат ежедневно обходит продовольственные магазины в поисках неизведанных сортов копченой рыбы. Я однажды сказал ему: "В твоей жизни рыба занимает такое же место, как в жизни Толстого - религия". Он не обиделся.
Моя жена Лена совершенно не меняется, как скорость света. Дочка Катя работает на радио, на какой-то рекламной рок-волне. У нее есть жених, про которого я спросил ее однажды: "Что он за человек?" Катя ответила: "Единственное, что тебе может в нем понравиться - это то, что он не еврей . Наш семилетний сын Коля - типичный американец, а именно - постоянная улыбка на лице и никаких проблем. Что касается меня, то я больной старик с претензиями.