Как увязать это поразительное обещание а) с очевидными фактами, б) молитвой в Гефсимании и (как следствие той молитвы) общепринятым мнением, что просить нужно с оговоркой («если будет воля Твоя») ?
Что касается (а), увертками не отделаться. Каждая война, каждый голод, каждое бедствие, почти каждая смерть — памятник неисполненной просьбе. В этот самый миг тысячи людей в Англии видят как свершившийся факт именно то, против чего они днями и ночами молились, изливали душу в молитве и. как они думали, с верой. Они искали и не нашли. Они стучали, и им не отворили. «То, чего они ужасались, постигло их» [34].
О (б) говорят реже, но с ним трудностей не меньше. Как можно одновременно иметь совершенную веру — не «ветром поднимаемую и развеваемую» (Иак. 1:6), — что получишь то, о чем просишь, и все же смиренно готовить себя к возможному отказу? Если ты допускаешь возможность отказа, как ты можешь одновременно не сомневаться, что тебе не откажут? Если такая вера у тебя есть, как ты вообще можешь учитывать отказ?
Легко понять, почему о хвале и размышлениях пишут гораздо больше, чем о «грубой» или «наивной» просительной молитве. Они могут быть (думаю, так оно и есть) более благородными формами молитвы. Но о них и писать куда легче.
Что касается первой трудности, я не спрашиваю, почему нам так часто отказывают. В общем, всякому видно, что иначе и быть не может. По невежеству мы просим то, что плохо для нас или для других, или то, что принципиально невозможно. Кроме того, исполнить молитву одного человека — значит отклонить молитву другого. Здесь много такого, что сложно принять воле, но просто понять разумом. Настоящая проблема не в этом, а в том, почему нам столь щедро обещают обратное.
Стоит ли нам, приняв принципы Видлера, отбросить эти смущающие обещания как «почтенные архаизмы», которые мы «переросли»? Это было бы слишком просто, даже если бы иных возражений не было. Вычеркивая все неудобные вещи, мы, несомненно, избавимся от богословских затруднений. Но не будет решений и движения вперед. Это прекрасно понимают авторы хороших детективов, не говоря уже о ученых. Тревожный факт, кажущаяся нелепость, которую не втиснуть ни в один известный синтез, — как раз то, что нельзя игнорировать. Десять против одного, что здесь и зарыта собака. Пока мы честно имеем в виду нерешенную проблему, надежда остается. Если мы сделаем вид, что проблемы нет, надежда пропадет.
Прежде чем идти дальше, я хочу сделать два чисто практических замечания.
1. Эти щедрые обещания — самая неподходящая тема для начала разговора о христианстве с ребенком или язычником. Помнишь, что случилось, когда вдова стала внушать Геку Финну, что, помолившись, он получит все, что хочет? Он попробовал и, что неудивительно, больше о христианстве не вспоминал. Не надо думать, что в Мк. 11:24 взгляд на молитву «наивный» или «примитивный». Если этот стих — правда, это правда для очень продвинутых учеников. Думаю, что к нашему (твоему и моему) состоянию это вовсе не относится. Это не основание, а завершение. Для большинства из нас гефсиманская молитва — единственный образец. Подождем двигать горами.
2. Не надо поощрять в себе или других попытку войти в субъективное состояние, которое в случае успеха назовем «верой», полагая, что оно влияет на результат. Мы, наверное, все делали это детьми. Но состояние ума, которое может дать страстное желание и богатое воображение, — не вера в христианском смысле, а психологическая гимнастика.
По–видимому, такие обещания о молитве с верой относятся к степени или виду веры, которой нет у большинства верующих. Но Бог, я надеюсь, принимает и гораздо меньшую веру, которая взывает: «Помоги моему неверию» [35], — и творит чудеса. Отсутствие веры в то, что молитва исполнится, даже не всегда грех. Ее не было у Господа, когда он молился в Гефсимании.
Как и почему такая вера бывает (пусть не всегда) у совершенного просящего? Мы (или я) можем только предполагать. Мне кажется, это происходит, только если молящийся просит как соработник Божий — о том, что необходимо для совместной работы. Это молитва пророка, апостола, миссионера, целителя. Она обладает уверенностью, которая оправдана событиями. Как нас учат, слуга отличается от друга тем, что не посвящен в замыслы господина. Для него «приказ есть приказ». О планах он может лишь строить догадки. Но соработник, спутник или (осмелюсь ли?) коллега Божий иногда так связан с Ним, что получает частицу Его всеведения. Тогда вера — «уверенность в невидимом» [36].