Мое материальное положение вполне хорошее, хотя жизнь в Кембридже очень дорогая, гораздо дороже, чем в Лондоне. Тут живут сынки богатых родителей, и город живет ими.
Меня беспокоит твое здоровье, дорогая моя. Вещей не жалейте. Продавайте мои тоже. Только картины не трогайте. Главное, чтобы вам было сытно и тепло. Копить и хранить ничего не следует.
Вы пишете, что у вас зима, а тут все еще осень. Не все листья еще опали...
Ну, пока! Всего доброго, дорогая моя. Не сердись, если не пишу, но я всегда-всегда думаю о тебе, ведь ты самое дорогое, что у меня есть на свете. И я знаю, что я для тебя тоже дорог. Так приятно в одиночестве, среди чужих людей, сознавать, что кто-то тебя все же любит и что не всем безразлично. существуешь ты на свете или нет. Поцелуй всех.
Кембридж, 16 декабря 1921 г.
Дорогая Мама!
... Скоро каникулы, и лаборатория закрывается на две недели. Я просил Крокодила позволить мне работать, но он заявил мне, что он хочет, чтобы я отдохнул, ибо всякий человек должен отдыхать. Он поразительно изменился н лучшему по отношению ко мне. Теперь я работаю в отдельной комнате, тут это большая честь. Достиг результатов в работе, но все еще не окончательных, хотя теперь на удачу довольно много шансов.
Тут было кое-что забавное, что следует описать. Это обед Кавендишского физического общества. Члены этого общества автоматически — все работающие в лаборатории (только мужчины). Раз в год они устраивают обед. На этот обед приглашаются профессора лаборатории Томсон{21} и Резерфорд и несколько профессоров из других университетов. На этот раз это были проф. Баркла{22} и проф. Ричардсон.
На обеде присутствовало человек 30-35. Сидели за П-образным столом, причем председательствовал один из молодых физиков, по сторонам от него сидели гости. Сперва ели и пили. Пили-то не особо много, но англичане очень быстро пьянеют. И это сразу заметно по их лицам. Они становятся подвижными и оживленными. теряют свою надменность.
После кофе начали обносить портвейном, и начались тосты. Первый — за короля. Потом второй — за Кавендишскую лабораторию. Причем произносил тост кто-нибудь из молодежи, а отвечал один из профессоров. Тосты были по возможности комического характера. Эти англичане очень любят шутки и остроты. Третий тост был за «старых студентов», и четвертый — за гостей.
Между тостами пели песни. Есть специальный сборник песен, написанных самими физиками. Там в самом комическом виде воспевается лаборатория, физика и профессора и пр. Поют эти песни все без исключения. Причем мотивы заимствованы из оперетт. Такой обычай ведется со времен Максвелла.
Вообще за столом можно было проделывать все что угодно, пищать, кричать и пр. Вся эта картина имела довольно-таки дикий вид. хотя и очень своеобразный. После тостов все стали на стулья и взявшись крест-накрест за руки и пели песню, в которой вспоминали всех друзей и пр. Очень было забавно видеть таких мировых светил, как Дж. Дж. Томпсон н Резерфорд, стоящими на стуле и поющими во всю глотку.
Потом спели «God save the King»{23} и в 12 часов ночи разошлись по домам, но я попал домой только в 3 часа ночи. Так как среди обедавших были такие, которых пришлось разводить, я, смею тебя уверить, был в числе разводящих по домам, а не разводимых. Последнее, пожалуй, приятнее. Но мое русское брюхо, видно, более приспособлено к алкоголю, чем английское. Дам на обеде не было...
Кембридж, 22 декабря 1921 г.
Дорогая Мамочка!
Пишу тебе, сидя у камина. На улице все еще не было морозов. Только две ночи были с заморозками...
Сегодня наконец получил долгожданное отклонение в моем приборе. Крокодил был очень доволен. Теперь успех опытов почти обеспечен. Есть кое-какие затруднения, но я думаю, я их перескочу.
Я, кажется, тебе писал уже, что получил отдельную комнату для работы. Это очень приятно. Не только потому, что лестно моему самолюбию, так как это тут большая честь, но много стало легче работать. Если опыты удадутся, то мне удастся решить вопрос, который не удалось разрешить с 1911 г. самому Крокодилу и другому хорошему физику. Гейгеру{24}. Нечего тебе описывать эти опыты, ты все равно ничего не поймешь. Я только скажу, что прибор, который я построил. называется микрорадиометр, и я его так усовершенствовал, что могу обнаружить [пламя] свечки, находящейся на расстоянии 2 верст от моего прибора. Он чувствует одну миллионную градуса! Вот посредством этого прибора я измеряю энергию лучей, посланных радием.