Как скоро у Вас появится хоть единая добрая обо мне мысль, дайте знать. Недели две я тут еще пробуду. А пока хочу коротко описать Вам жизнь, какую я здесь веду. Брожу по полям, не встречая ничего, кроме камней. Прощайте. На сей раз, надеюсь, Вы сочтете меня довольно уступчивым и благопристойным, не правда, ли signora Fornarina6?
Париж, 27 августа 1842.
По приезде я нашел Ваше письмо, притом не такое свирепое, как все предыдущие. Вы поступили верно, прислав его сюда. Было бы обидно-получить такую редкость слишком рано. Спешу поздравить Вас с занятиями греческим и для пачала, дабы пробудить интерес, скажу, как зовутся по-гречески те, для кого волосы, как, скажем, для Вас, составляют предмет гордости: «efplokamos». «Ef» — значит «хорошие», «piokamos» — «кудри». Содержание же двух слов составляет прилагательное. Гомер как-то сказал *:
S01tX6xtt[A0<; КаХофю.
Nimfi efplokamos Calipso.
Прекраснокудрая нимфа Калипсо.
Красиво, не правда Ли? Ах, греки2, дочь моя, и up. хт пр.
Я очень сердит, что Вы так поздно выехали в Италию. Вы рискуете увидеть все сквозь нескончаемую пелену дождя, которая скрадывает половину очарования самых прекрасных в мире гор* и Вам придется пове рить мне на слово* когда я стану расхваливать прекрасное неаполитанское небо. Вы не застанете уже хороших фруктов* зато полакомитесь жаворонками, которые особенно вкусны в пору* когда созревает виноград.
Я решительно отвергаю Вашу версию притчи.
На возвратном пути со мною случилось приключение* меня в некотором роде обескуражившее, ибо оно показало, какою репутацией пользуюсь я в свете. А дело было так. Я укладывал в Авиньоне багаж, готовясь к отъезду в Париж на почтовых* как вдруг ко мне вошли два почтеннейших господина и представились членами муниципального совета* Я подумал, что они собираются говорить со мной о какой-нибудь церкви, догони в весьма пространных и высокопарных выражениях принялись меня просить, полагаясь на добродетельность мою и честность, взять под опеку даму* которая должна ехать со мною вместе. Я ответил им,— пребывая, к слову сказать, в сквернейшем расположении духа,— что обязуюсь быть кристально честным и добродетельным, но что перспектива путешествовать с дамою отнюдь меня не радует, ибо это помешает мне курить во время пути. По прибытии почтовой кареты я обнаружил в ней высокую миловидную даму, просто, но кокетливо одетую, объявившую, что в карете ее укачивает и что она не надеется добраться до Парижа живою. Так интимное наше путешествие началось. Я был вежлив и учтив в той мере, в какой для меня это возможно при необходимости оставаться долго в подобном положении. Язык у моей спутницы оказался подвешен неплохо, марсельского акцента у ней не чувствовалось; она оказалась крайней бонапартисткою, исполненной энтузиазма, свято верящей в бессмертие души и гораздо менее в катехизис; вообще она глядела на мир сквозь розовые очки. Я чувствовал, что она меня побаивается. В Сент-Этьене двухместная бричка сменилась четырехмест-яою каретой. У нас оказалось четыре места на двоих, и двадцать четыре ч^ра наедине вдобавок к первым тридцати. Но хотя мы и беседовали •без умолку (какое превосходное выражение!), мне никак не удавалось составить себе представление о моей соседке; я мог разве только догадываться, что она — дама замужняя и приятная спутница. В конце концов в Мулене к нам присоединились два препротивных попутчика, и вскоре мы прибыли в Париж, где моя таинственная дама посмешила броситься в объятия уродливейшего господина, который, верно, приходился ей -отцом. Сняв кепи, я откланялся и уже собрался было садиться в фиакр, как вдруг незнакомка моя, отойдя на несколько шагов от отца, взволнованно говорит: «Я тронута, сударь, вниманием, какое Вы мне оказали. Я не могу в полной мере высказать Вам свою признательность. И никогда не забуду счастья, испытанного мною от путешествия с такой знаменитостьюЦитирую ее слова точно. Но определение «знаменитость» объяснило мне и появление муниципальных советников, и явную настороженность дамы. Мое имя, очевидно, попалось мм в почтовой книге, и дама, читавшая мои произведения, приготовилась быть съеденною целиком и без остатка; столь ложное мнение бытует, верно, среди многих •моих читательниц. Как пришла Вам в голову мысль шоташжмтьет со мною? Происшествие это на целых два дня повергло меня в дурное расположение духа, после чего я покорился неизбежному. Как странно все складывается в моей жизни: заделавшись отменным негодяем, я года два жил с прежней своею доброй репутацией, а став снова человеком высокой морали, продолжаю слыть негодяем.