«Ты ль это, милая Элиза?» *
«Наперсница» посреди своей реплики вдруг роняет очки и книгу; мину*, десять проходит прежде, чем «она» отыскивает страницу и вновь обретает дар зрения. Аудитория наблюдает, как Есфирь понемногу распали ется гневом. Но продолжает. Внезапно позади нее отворяется двери входит слуга. На него машут, чтобы он убрался. Он шмыгает обратно, v никак не может плотно затворить дверь. Вышеупомянутая дверь подр.» гивает и раскачивается, сопровождая голос Рашели мелодичным и пр-» забавным скрипом. Так и не дождавшись тишины, мадемуазель Ра шел приложила руку к сердцу и почувствовала себя дурно, однако ж, пришли
нув умирать на сцене, она дала время окружающим броситься ей на помощь. Во время интермедии Гюго и г. Тьер 5 разбранились в пух, споря о Расине; Гюго утверждал, что Расин мелок духом, а Корнель — велик. «Вы говорите так,- заметил на это Тьер,—оттого, что Вы—велики духом; Вы — Корнель (Гюго скромно опустил очи долу) той эпохи, где роль Расина исполняет Казимир Делавинь» 6. Предоставляю Вам подумать, была ли тут уместна скромность. Тем временем дурнота проходит и действие доигрывается до конца, правда, fiascheggiando *. Некто, близко знавший мадемуазель Рашель, произнес, выходя: «Как же она выругается, уезжая отсюда!» Фраза эта дала мне пищу для размышлений. Вот Вам моя история; и пожалуйста, не компрометируйте меня в глазах академиков, — это все, о чем я прошу.
В воскресенье я узнал Вас, лишь подойдя совсем близко. Первым моим порывом было броситься к Вам, но увидев, что Вы окружены целою свитой, я прошел мимо. Думаю, что поступил я верно. Обыкновенно вы бываете бледною, но в тот день даже щечки у Вас порозовели, благодаря, как я заключил, торжественности дня. Добрый вечер или, скорее, утро. Понедельник или, скорее, вторник. Теперь ведь всего-навсего три часа утра.
Париж, 9 <января) 1843
Я обеспокоен полнейшим молчанием Вашим, но не оттого, что опасаюсь «здравого размышления», а оттого, что боюсь, как бы Вы не расхворались, и ругаю себя, что затеял столь долгую прогулку, закончившуюся ветром и дождем. К счастью, оказалось, что почта по воскресеньям не работает, потому мне и пришлось ждать Ваше письмо. И хотя я очень от этого страдал, Вас я не виню нисколько. Я счастлив сообщить об этом, дабы Вы знали, что недостатки свои я исправляю, равно как и Вы. Итак, до свидания, притом до скорого. Глаз у меня уже прошел. А ваш, я думаю, все так же сверкает. До чего же мы все сами умеем испортить! Разве не стоит нам как можно скорее увидеться?
Я крайне опечален и потрясен. Одного из ближайших друзей моих, к которому я собирался съездить в Лондон, разбил паралич 4. Я даже не знаю, выживет ли он, или — что, пожалуй, даже хуже смерти,— ему суждено долго еще влачить то жалкое полуживотное существование, в какое болезнь эта погружает самые блестящие умы. И вот теперь меня терзает вопрос, не должен ли я немедля к нему ехать.
Прошу Вас, напишите, и непременно что-нибудь нежное, что отогнало бы от меня эти печальные мысли.
с хрипами и свистящим дыханием (иг.).
Четверг утром, 02 января> 1843.
Увы! Да, бедняга Шарп,— это его так внезапно и жестоко хватил удар. С 5-то числа у меня нет о нем никаких известий, и если Вы знаете в Лондоне кого-нибудь, кто мог бы дать мне верные сведения, соблаговолите написать этому человеку и спросите, .каково состояние больного и на что еще можно надеяться. Быть может Вы знакомы с его сестрой. Я полагаю, что видеться с ним Вы могли как раз у нее. Возможно против Вашей воли, но в последнем письме слишком уж чувствуется «здравое размышление». И, однако ж, попадаются в нем ласковые строчки, ускользнувшие, видимо, от Вашего внимания. Вы вовсю стараетесь быть плохою, но достигаете этого лишь ценой невероятных усилий.,
Задумывались, ли Вы когда-либо над тем, как это чудесно придумано — собрать в прекрасном дворце картины и статуи и дать возможность всем любоваться ими. К несчастью, скоро всю красоту эту закроют и развесят там отвратительную современную мазню. Разве Вас это не расстраивает? Поверьте, нам должно проститься со всеми древними статуями. Весьма удачный день, скажем, суббота, ибо по субботам туда ходят одни лишь англичане, которые не слишком мешают тем, кто любит разглядывать картины вблизи. Что скажете Вы о субботе, то есть о послезавтра? Это — последняя возможная суббота. Слово «последняя» причиняет мне боль. Итак, до субботы. Вы пишете, что мучаетесь угрызениями совести, вспоминая о моем больном глазе. Отчего же это? Избежать сего несчастья можно было двояким образом: я мог бережнее относиться к моему глазу, а Вы могли его Полечить; вот от этого, я думаю, Вас и Мучают угрызения совести, во всяком случае они, верно, мучили Вас, пока их не сменили «здравые размышления». Если ничего не изменится, мы встретимся в субботу, в два часа, перед «Джокондой» разве только погода вконец не испортится; но надеюсь, этого не произойдет, и если случится какая-то помеха, так только по Вашей вине.