понукать лошадей. Вспомним хотя бы Тристрама Шенди6. Мне очень нравится рассказанная Вами история о портрете ребенка. Слабость Ваша и склонность к ревности — достоинства у женщины, но недостатки у мужчины. Мне же присущи обе эти черты. Вы спрашиваете меня, каким делом я теперь занят. Следовало бы Вам рассказать о характере моем, да и вообще о моей жизни, о чем никто не догадывается, ибо я еще не встретил никого, кто внушил бы мне достаточно доверия. Возможно, когда мы будем видеться часто, мы станем друзьями, и Вы узнаете меня; для меня не было бы блага выше, нежели иметь человека, которому я мог бы поведать все мысли мои — и прошлые, и нынешние. У меня портится настроение, а на такой ноте письма заканчивать негоже. С величайшим нетерпением жду от Вас ответа. Будьте настолько великодушны, чтобы мне не пришлось долго его ждать.
Прощайте; не будем больше ссориться и станемте друзьями. Почтительнейше целую руку, протянутую Вами в знак мира.
Париж, ,<сентябрь-октябрь 1832>.
Ваши упреки доставляют мне несказанное удовольствие. Право же, я избранник фей. Я часто спрашиваю себя, что же я для Вас и что Вы для меня. Ответа на первый вопрос я не знаю; касательно же второго, сдается, я люблю Вас, как четырнадцатилетнюю племянницу, которая отдана мне на воспитание. Относительно Вашего высоконравственного родича, каковой честит меня почем зря,— он напоминает мне Твако-ма \ то и дело повторяющего: «Сап any virtue exist without religion?» 5 Читали ли Вы «Тома Джонса» — книгу, столь же безнравственную, как все мои опусы, вместе взятые. Если бы Вам запретили читать ее, Вы бы непременно прочли. Ну и забавное воспитание дают у вас в Англии! Какие плоды оно приносит? Долго-долго, до хрипоты наставляют девицу на путь истинный, а в результате оная девица только и мечтает, как бы познакомиться с безнравственным негодяем, к которому воспитатели льстили себя надеждою привить ей отвращение. До чего восхитительна всем известная история со змеем! Хотел бы я, чтобы леди М-р 2 прочла это письмо. К счастью, на десятой строчке она упала бы в обморок.
Перевернув страницу, я перечел написанное, и мне показалось, что в рассуждениях моих не видно ни связности, ни последовательности. Позор! Но я пишу, следуя ходу мыслей, а коль скоро мысль опережает перо, приходится опускать все логические переходы. Надобно бы мне, пожалуй, последовать Вашему примеру и вымарать всю первую страницу, но для меня предпочтительнее оставить ее Вам, чтобы Вы могли делать из нее выводы и папильотки. Должен также признаться, что на сей момент я занят чрезвычайно хлопотами об одном интересующем меня г деле, которое — к стыду своему, признаю — плотно занимает половину моих мыслей, тогда как другая половина всецело поглощена Вами. Ав~ топортрет Ваш пришелся мне весьма по душе» По-моему, Вы не слишком старались себе польстить, да и вообще все, что я до сих пор знаю о Вас, решительно мне нравится.
Я изучаю Вас с живейшим интересом. У меня есть своя теория о значении мельчайших пустяков, будь то перчатки, туфли, локоны и пр.; все это крайне для меня важно, ибо я обнаружил, что существует некая связь между характером женщины и минутными ее прихотями (или вернее — сочетание мыслей и рассуждений), которая и побуждает ее выбрать, скажем, ту или иную материю. Так, к примеру, мир обязан мне открытием, что женщина, предпочитающая носить голубые платья, кокетлива и любит проявлять чувствительность. Представить тому подтверждение не составляет никакого труда, но это было бы слишком долго. Как, скажите, послать Вам мою скверную акварель, которая больше этого листа и которую не сложить и не свернуть рулоном? Подождите, пока я изображу нечто более миниатюрное и смогу переслать Вам в письме.
Третьего дня я совершил прогулку по реке. По ней сновало множество лодок под парусом, в которых сидели люди всех званий и сословий. Встретилась мне и одна большая лодка, где сидело несколько женщин (довольно низкого пошиба). В определенном месте все эти лодки пристали к берегу, и из самой большой вышел мужчина лет сорока, с барабаном, в который он забавы ради бил. Пока я с восторгом наблюдал, сколь велико чувство ритма у этого зверя, к нему подошла женщина лет двадцати трех, обозвала его чудовищем, заявила, что следует за ним от самого Парижа и что если он не возьмет ее в свою компанию, придется ему в том раскаяться. Все это происходило на берегу, шагах в двадцати от нашей лодки. Человек с барабаном не переставая играл все время, пока брошенная им женщина выкрикивала гневные слова, а затем весьма флегматично объявил, что не желает ее видеть в своей лодке. Тогда она перескакивает в лодку, стоящую дальше всех от берега, и кидается в реку, немилосердно всех нас обрызгав. Невзирая на то, что у меня потухла сигара и как я, так и друзья мои были крайне возмущены ее поведением, мы тотчас вытащили ее, так что она не успела проглотить и двух стаканов воды. Сам же неотразимый предмет столь жгучего отчаяния даже не шевельнулся — только пробормотал сквозь зубы: «А чего ее тащить, раз сама утопиться хочет?» Мы отнесли женщину в кабачок, а коль скоро час был поздний и близилось время ужина, мы препоручили ее заботам хозяйки.