85
Париж, вторник вечером 184(8?)
Целый день прождал я письма от Вас. Но не это, разумеется, мешало мне писать Вам — просто я был занят выше головы. Надеюсь, от сегод няшнего солнышка на душе у меня немного полегчает. Гнев мой прошел если и был, и мне уже не так грустно вспоминать вчерашние Ваши речи Быть может тучи во многом повинны в том, что произошло меж нами Мы ссорились уже как-то во время грозы — это лишь означает, что нами правят нервы. Мне ужасно хочется увидеться и узнать, какое у Вас настроение. А что если завтра мы попытаемся совершить прогулку, которая, на беду нашу, так и не удалась нам вчера? Как Вам кажется, стоит? Гордость Ваша, несомненно, воспротивится. Но я взываю к Вашему сердцу.
Вы крайне были бы любезны, ответив мне завтра до полудня в случае, если Вы не можете или не хотите. Но не приходите, если у Вас дурное настроение или если у Вас есть уже другие планы, или же, наконец, если Вы не вполне уверены, что прогулка наша заглушит неприятный осадок после вчерашней встречи.
Париж, суббота вечером, 13 января 1844.
Я ужасно огорчен, что Вы расхворались. Но уж позвольте мне самому судить о том, как Вы этот насморк подхватили. Редко бывает, чтобы подобное случалось с теми, кто ухаживает за больными, но еще реже бывает, чтобы ухаживали за ними столь неотлучно, как это делаете Вы. Болезни вокруг Вас случаются всегда вовремя, что, разумеется, в известной мере меня настораживает. Прежде Вы были искреннее. Вы проста присылали мне письмо, полное упреков, где говорилось, что гневу Вашему нет границ. Нынче же Вы действуете по иной системе. Вы присылаете мне коротенькие, очаровательные, кокетливые записки, и на Вас то и дело сваливаются всяческие насморки и болезни. Та система, право, мне более по душе. К счастью, дурное настроение проходит, и больные выздоравливают. Надеюсь во вторник увидеть Вас в радужном расположении духа, если, конечно, Вы намерены приятно провести время. Вы обходитесь со много так, как с нами обходится солнце, показываясь на небе не чаще раза в месяц. Будь я в лучшем настроении, я мог бы это сравнение продолжить, но я и сам очень болен, да к тому же, не в пример Вам, отнюдь не испорчен окружением своим и, к величайшему сожалению, не люблю отвара из фиников и инжира. Вы просите исполнить для Вас набросок наших лесов. Но для этого надобно еще раз увидеть их. Вы говорите, что не принимаете уже Бельвю значит теперь Вы понимаете, что изображать их по памяти не так-то просто. Впрочем, я и не глядел на них с тем вниманием, какое прилагаете Вы, чтобы рассмотреть все кругом. Что до меня, я вижу только Вас. Да, леса эти необыкновенны — они так близко от Парижа и в то же время так далеко. Если Вы непременно на том настаиваете, я. попытаюсь, но сначала Вы скажете, чего Вы от меня хотите, я имею в виду, какую часть парка я должен изобразить. Прощайте; я не слишком доволен Вами. Не видеть Вас целый месяц — все-таки слишком долго. Завтра и послезавтра мне предстоят две скучнейших, неблагодарнейших работы, о чем я потом Вам расскажу. Прощайте.
Париж, 5 февраля 1844.
Вы упрекаете меня в жесткости и, быть может, не без оснований. Однако ж, сдается мне, Вы ближе были бы к истине, вменяя мне в вину вспыльчивость или нетерпеливость. И кроме того с Вашей стороны неплохо бы поразмыслить, есть у меня основания для подобной вспыльчивости и жесткости или нет.
Вдумайтесь, может ли быть мне приятно беспрестанно вступать в единоборство с Вашей гордынею, да к тому же убеждаться, что преимущество остается за нею. Признаюсь, я ничего не понимаю, когда Вы говорите о покорности Вашей, которая якобы вредит Вам во всем, а пользы не приносит. Куда как лучше было бы, по-моему, во всем друг друга поддерживать, но Вы не видите в том ни пользы, ни вреда. Вспомните на минуту,— только вполне по совести,— что Вы для меня значите. Вы соглашаетесь на наши прогулки, составляющие всю мою жизнь,— и все же всякий раз вновь возникает ледяная стена, все более приводящая меня в отчаяние; и всякий раз Вы, из холодного ли расчета или, как мне хотелось бы верить, по велению природы, разжигаете во мне жажду обладания тем, в чем Вы упорно отказываете,— все это может извинить мою жесткость; ну а если уж говорить о вреде, так весь он в том, что Вы позволяете гордыне подавить ту душевную щедрость, какая в Вас есть. Причем первое чувство соотносится со вторым, как колосс с пигмеем. А гордыня Ваша по существу есть не что иное, как одно из проявлений эгоизма. И может быть все-таки стоит однажды забыть об этом своем недостатке и подарить мне всю нежность, без остатка? Я охотно приветствовал бы такое решение, когда бы Вы пообещали быть со мной вполне искреннею и когда б у Вас достало мужества обязательство свое сдержать, правда, мне опыт этот мог бы дорого стоить. И все же я бы с радостью на него согласился, ибо Вы, по Вашим словам, были бы лишь «счастливы так поступить. Прощайте, до скорой встречи. Надейьте Ваши сапожки-скороходы, и мы совершим чудесную прогулку; только бы погода не стала хуже, чем в последние дни,— тогда Вы не подвергнетесь риску подхватить насморк. Я сильно страдаю от мигрени и головокружений, но надеюсь, Вы меня вылечите.