Рядовой солдат, что открыл арийцу дверь, презрительно оглянул его и приподнял одну темную бровь. Черты его лица были мягкими и выразительными, словно он был и не немец вовсе. Но взгляд, что заставлял внутренности леденеть, напрочь развеял первые впечатления о нём.
— Что нужно? — спросил он. Голос его был низким с сильным австрийским акцентом.
— М-мне н-нужно к обер-лейтенанту, — промолвил Блумхаген. Язык заплетался, а губы в очередной раз не слушались.
Солдат усмехнулся подобно Луцу и скривил рот.
— Фамилия?
— Б-б-блумхаген.
Солдат словно издевался над ним. Буквально все в части знали, кого представляет из себя молодой заикающийся сын майора. Фридрих опустил голову вниз, стараясь не встречаться взглядом с патрульным. Парень отошёл в сторону, открывая проход к двери, и одним кивком указал на неё. Фридрих вошёл в дом обер-лейтенанта.
Внутри дома также расположились командиры военной части и другие вышестоящие лица. Однако обер-лейтенант Нойманн считался главным в здешнем округе. До уха Фридриха доносились строгие голоса мужчин, что обсуждали планы будущих действий, и лязганье посуды. Очутившись внутри, ариец сразу же почувствовал разницу в атмосфере военных казарм и этого дома. Здесь не было той непринужденности и расслабленности, как в пристанище рядовых солдат. Мурашки вдруг неожиданно расползлись по телу, заставляя Фридриха содрогнуться. Не желая оставаться тут более, молодой человек отправился на поиски кабинета Альберта Нойманна.
На пути его также встретил патрульный, который непосредственно проводил его к обер-лейтенанту.
— Кто? — расслышал Фридрих, стоя за приоткрытой дверью кабинета. Голос, что донесся до его слуха, был узнан сразу же. Бесцветный, прокуренный, твёрдый — это было олицетворение Альберта Нойманна. Фридрих ощутил, как затряслись колени от этого звука, и сжал пальцы в кулак.
— Блумхаген, герр Нойманн, — ответил патрульный.
— Пусть войдет.
Фридрих не стал дожидаться разрешения со стороны патрульного и быстрым шагом зашёл в кабинет.
Убранство комнаты встретило его ярким светом керосиновой лампы, что отбрасывала тени на рядом стоящую мебель. В углах царил полумрак, отчего в центре сидящего Нойманна образовывался настоящий ореол света. Фридрих прищурил глаза. В нескольких шагах от него находился большой стол, за которым сидел обер-лейтенант. Дым от его дорогой сигары струился по воздуху, утекая в приоткрытое окно. Альберт Нойманн не глядел на Фридриха, он лишь слабо раскачивался на ножках стула, повернувшись боком к входной двери.
С приходом Фридриха патрульный отдал честь и удалился. Фридрих остался наедине с Нойманном. Голубые глаза арийца непрерывно смотрели на сидящего напротив мужчину. В груди всё так же было пусто, однако голова всё также продолжала гудеть. Молодой человек потер пальцы друг о друга, разогревая кожу, и мягко прикрыл глаза. Сердце отбивало размеренный ритм, но волосы на загривке встали дыбом.
— Д-добрый вечер, герр Н-нойманн, — произнес Фридрих, отдавая честь. На его удивление голос звучал твёрдо, даже с присутствием заикания.
Альберт Нойманн не повернулся на звук, всё также продолжая лицезреть вечерний Химворде в окно. Он вновь поднес сигару к губам и слабо втянул её. Фридрих заметил его руки, что были покрыты белесыми рубцами.
— Этот город вечером кажется не таким уж и привлекательным, — неожиданно сказал Нойманн. Его голос мигом разрезал тишину, отчего Фридрих тут же вытянулся, словно по струнке. — Вам так не кажется, солдат?
— Н-нет, герр, — начал Фридрих, однако губы его дрожали. — Я д-думаю, что г-г-город прекрасен всегда.
Обер-лейтенант улыбнулся краешком губ и, бросив тлеющую сигару в пепельницу, повернулся к Фридриху. Холодные стеклянные глаза блеснули в полумраке. Фридрих дернулся, когда встретился с ними взглядом. Ариец чувствовал, как его взор просачивается под кожу. Глаза колкие, стальные, напоминающие зимний лёд, смотрели прямо на него.
— Когда ваш отец попросил меня устроить вас в армию, мне хватило уважения и старой дружбы не поднять его на смех, — произнес Нойманн, не отрывая взгляда от лица Блумхагена, — ибо таким романтикам, как вы, только и стоит, что строчить любовные поэмы да бегать на свидания.
Фридрих ощутил, как что-то изнутри начинает разрывать его на части. Медленно и слишком больно, словно раскаленное лезвие ножа проникает в его сердце. Оно истекает не кровью, а чем-то другим, что более ценно для молодого солдата. В глазах появились мутные пятна, а очертания звериного взгляда Альберта Нойманна стало расплывчатым. Тени заплясали в замысловатом танце, цвета начали смешиваться. Однако единственный силуэт был виден настолько отчетливо, что казался ненастоящим. Зелёное платье слабо колыхалось в непонятном вихре, загорелая кожа была словно подсвечена солнцем, а мягкие каштановые кудри волнами обрамляли её лицо, столь нежное и трогательное. Но взгляд зеленых глаз оставался ярким, как будто в нём была искра, что заставляла всё вокруг оживать. Но любимый взгляд ничего не пробудил в солдате. Он лишь заставил его ужаснуться и еле слышно проронить:
— Нет…
— Вы узнаете это, Блумхаген? — голос обер-лейтенанта заставил Фридриха вернуться в реальность. Танец пятен и бликов резко прекратился, всё стало на свои места, а Альберт Нойманн всё продолжал сидеть за столом. Фридрих заморгал, стараясь прийти в чувство, и уставился на деревянную поверхность дорогого стола. На ней при свете одинокого и равнодушного света керосиновой лампы лежал маленький, но до боли знакомый конверт.
Ариец замер, всматриваясь в очертания дорогого сердцу клочка бумаги. Внутри образовалась дыра, что помогла Фридриху на миг забыть обо всех чувствах. Солдат сжал челюсти, мысленно настраиваясь на дальнейший разговор с Нойманном. Он предполагал, что всё так обернётся, но всей душой надеялся, что этого не случится.
— Откуда это у в-вас? — спросил молодой человек.
Нойманн ничего не ответил, он лишь взял в одну руку конверт и повертел его кончиками пальцев.
— Это не так важно. Главное — это то, что я узнал о своём солдате. А именно о его несоблюдении воинских обязанностей. Любовь — это наркотик. Она усыпляет нас, делает уязвимыми и, конечно же, заставляет забыться. Многие солдаты ищут утешения в женских объятиях. Но только я уверен, что если перед ними встанет выбор между службой и борделем, они непременно выберут первое.
Фридрих скривился, однако не проронил ни слова.
— Но знаете, Блумхаген, — вновь начал Нойманн, откидываясь спиной на стул. — одно дело просто развлекаться. Совсем другое подрывать порядок в части.
Голос обер-лейтенанта вдруг снизился на пару тонов. Арией сразу насторожился.
— Ч-что вы хотите этим с-сказать? — задал он вопрос.
Нойманн невесело ухмыльнулся, показав свой оскал.
— Вы связались не просто с девушкой, Блумхаген, а с американской журналисткой. Стоит ли вам напомнить, что Соединенные Штаты наши враги? Или вы настолько глупец, что считаете, будто бы это любовь до гроба соединила вас?! И ведь у вас не было даже мыслей о том, что эта женщина может являться иностранным шпионом.