В реальность Фридриха вернул мягкий язык, который осторожно прошёлся по его губам. Блумхаген замер на мгновенье, а после издал громкий стон. Возбуждение вновь охватило его тело, оседая где-то внизу живота. Он неуверенно приоткрыл свои губы ей навстречу, чувствуя, как с минуты на минуту что-то взорвется в его душе.
Вместо всей оставшейся жизни у них было всего полтора часа, если не меньше. За место теплого убранства — холодная безлюдная улица, а под ногами старый камень. Взамен сладкой страсти и желания, Фридрих чувствовал, как что-то болезненно внутри накрывает его. Чувство скорой потери было неизбежно, Фридрих не мог убежать от него. Солдат должен её отпустить. У них разные судьбы, где места их любви попросту нет.
Это его второй поцелуй с ней, он же и последний. Прикоснётся ли он к её губам ещё раз в своей жизни, не знает никто. Фридрих зажмурился, прогоняя из головы дурные мысли. Не об этом он сейчас хотел думать. Теодора льнёт к нему, словно кошка. Жар и пластичность её тела будоражили сознание Фридриха, распыляя внутренний огонь ещё больше. Как бы он не накрыл их с головой.
В какой-то момент Фридрих почувствовал, как в глазах стало что-то щипать. В горле образовался тугой ком. Губы задрожали, как и пальцы, а кожа начала леденеть. Нет, Фридрих не хотел отрываться от неё. Теодора была такой теплой, сладко пахнущей, пылкой. Ариец небрежными поцелуями спустился на её подбородок. Затем переместился на шею девушки, стараясь слабо касаться её и не оставлять каких-либо следов. Теодора томно вздохнула и прикрыла глаза, поддаваясь ласке.
Фридрих старался запомнить всё: запах, вкус кожи, веснушки на лице, зелень блестящих глаз, маленькие шрамы, мягкость каштановых кудрей, хрупкость пальцев, нежность прикосновений, звуки её страсти, поцелуи и просто ощущение её рядом с собой.
Теодора чувствовала, как невидимая рука слабо сжимает её горло, будто бы перекрывая воздух. Слезы вновь застили глаза, образуя пелену, сквозь которую Химворде был виден слабо. Она так же, как и Фридрих, старалась вообразить его образ в своей памяти, чтобы всегда возвращаться к нему своих мыслях. Худой, жилистый, но с крепкими плечами и постоянно красным носом. Голубизна глаз, волосы спелой пшеницы, запах пороха и оседающих чужих сигарет, мягкий немецкий акцент, бледная кожа, музыкальные пальцы, острые ключицы, темно-зелёный китель. Неумелые, но жаркие поцелуи, томные вздохи, смущённое выражение лица, трепетные объятия и просто то чувство, что он находится так близко к ней.
Через какое-то время они отступили на шаг, но оставались в руках друг друга. У обоих на лице застыло неловкое выражение, словно они поступили как-то неправильно. Теодора потупила взгляд, а Фридрих смотрел куда-то вдаль за её макушкой. Глаза мисс Эйвери сделались словно стёкла: бесцветные и равнодушные, лишь размазавшаяся тушь напоминала о произошедшем.
— Обещай, что вернешься, — подала голос Теодора после недолгого прощания. — Обещай мне, Фридрих, — она слегка ударила его кулаком в грудь.
— Н-не могу, — прошептал Фридрих. Он звучал совсем надломлено, словно из него выкачали свою радость. Теодора зажмурилась, чтобы вновь не заплакать. — Не могу, meine Seele{?}[нем. “Душа моя”], н-не могу. Но п-попытаюсь сделать всё возможное.
— Я хочу… Чтобы ты это взял на память… Обо мне, — Девушка медленно стянула перчатку с левой руки и передала Фридриху. Солдат взял перчатку в свои руки и непонимающе взглянул на Эйвери.
— Я знаю, обычно дарят какой-нибудь красивый носовой платок, вышитый лично девушкой, — она шмыгнула носом, — или же кружевную перчатку. Перчатка в подарок — символ долгой разлуки. У меня… Ни того, ни другого нет. Только эти, — девушка указала на атласную перчатку, которую Фридрих сжимал в кулаке. — Они не такие красивые, но я хочу, чтобы они напоминали тебе обо мне.
Фридрих вновь опустил глаза на перчатку. Теодора заметила, как его взгляд моментально потеплел. Юноша слабо улыбнулся и убрал маленькую вещицу в нагрудный карман кителя. Но внезапно его лицо исказилось от ужаса.
— Что? — тут же спросила Теодора, паника отразилась на её лице.
— Мне н-нечего тебе отдать, — сдавленно произнес ариец, опуская голову. — Что же б-будет напоминать тебе обо мне?
Теодора медленно выдохнула от облегчения. На миг ей показалось, что её сердце провалилось куда-то вниз.
— Не переживай об этом, у меня есть много воспоминаний…
Фридрих нахмурился.
— Нет, так д-дело не пойдет, — констатировал он. — Скажи, что я м-могу сделать?
— Ты уже ничего не можешь сделать Фридрих, времени больше не осталось, — с грустной улыбкой проговорила Теодора, заглядывая Фридриху в глаза.
На лице Фридриха отразилась боль. Он крепче сжал пальцы Теодоры, будто бы желая оставить свое прикосновение на её ладони навсегда. Но неожиданно его лицо вытянулось от удивления, а странная улыбка украсила черты лица.
На немой вопрос Теодоры, солдат сбивчиво проговорил:
— У т-тебя есть с собой блокнот или записная к-книжка?
— Да-а, — нерешительно протянула журналистка, — а зачем тебе?
Фридрих отмахнулся, лишь бросив:
— В-вытаскивай.
Теодора послушно вытащила из кармана пальто маленький блокнот на резинке, к которому был прикреплен старый простой карандаш. Не говоря ни слова, Блумхаген раскрыл блокнот и пролистнул пару страниц, находя чистый лист. Ловким движением он вытащил карандаш и начал что-то быстро писать. Теодора не могла разобрать слов, потому что солдат использовал немецкий язык. На какое-то время Фридрих застывал, обдумывая последующие предложения, затем продолжал черкать карандашом.
— В-вот, — закончив, он протянул блокнот Теодоре исписанным листом вверх. Теодора краем глаза взглянула на страницу: небольшой абзац на немецком, красивые, но скачущие буквы. Всё в духе Фридриха.
— Что это значит?
Фридрих мягко улыбнулся.
— Когда п-придёт время, ты п-поймешь. А пока это б-будет твоим воспоминанием обо мне.
Теодора почувствовала, как волна тепла и благодарности разилась в её груди. Она осторожно убрала блокнот обратно в пальто и посмотрела на небо. Солнечный свет разгорался все ярче, поднимался выше, рассылая во все стороны свои теплые лучи. Вот уже показался полный круг, и стало до слез больно на него смотреть. Фридрих проследил за её взглядом, и внутри опять что-то болезненно кольнуло. Их время подходило к концу.