Её времяпровождение сменилось днем сурка. Она вставала ближе к обеду, завтракала вместе с обитателями гостевого дома госпожи Ваутерс, затем прогуливалась к лесу и вечером встречалась с Лоуренсом. Баркли был весьма тактичен в разговорах: не упоминал о немце, об армии Германской империи в Химворде и даже о невыполненных статьях. Всю работу военного журналиста Лоуренс выполнял за двоих. За это девушка была премного благодарна, но, всё же, чувствовала некое угрызение совести и вину перед ним. Первое время Теодора совсем не могла смотреть на письменные принадлежности и уж тем более на письма.
Когда кому-то из гостей госпожи Ваутерс приходил этот злосчастный кусок пергамента, Теодору передергивало воспоминаниями. Ей вдруг казалось, что среди этой кипы исписанной бумаги найдется одно послание для неё, от Фридриха. Но когда письма разбирали, а от арийца вновь не было ни весточки, Эйвери лишь мысленно себя ругала за ложную надежду, а после старалась сдержать слезы от ноющей боли в груди.
Лоуренс, как замечательный и верный друг, решил взять дело в свои руки. В какой-то день ему пришла идея написать в редакцию письмо о переводе в Брюссель. Его просьба была принята, после чего Лоуренс с таким воодушевленным выражением лица сказал Теодоре собирать вещи. На её немой вопрос Баркли лишь тепло улыбнулся и ответил, что теперь они описывают события, сидя из столичной гостиницы Бельгии. На удивление Теодоры, переезд дался ей просто, и из Химворде она уезжала с легким сердцем.
Оказавшись в Брюсселе, Теодора впервые смогла занять себя чем-то стоящим. Девушка решила помогать Баркли работать над статьями, так как Лоуренс работал много и усердно. Он разъезжал по улицам на местном транспорте, общался с жителями, предпочитал ходить в маленькие пабы на окраине вместо дорогих столичных ресторанов. Таким образом, журналист собирал огромный материал про жизнь, быт и менталитет горожан во время войны. Теодора проводила коррекцию текста: она проверяла Баркли на ошибки, давала советы по стилистике, предлагала новую информацию. В общем, Теодора Эйвери старалась вновь вернуться к столь любимой работе.
Сегодня был первый раз, когда американка села писать статью самостоятельно. Вдохновения у неё не было, просто Теодора вдруг словила себя на мысли, что отбивка кнопок печатной машинки приносит ей некое спокойствие и легкость. Словно так она избавлялась от всех дурных мыслей и предчувствий.
— Знаешь, — начала девушка. Она развернулась к Лоуренсу боком, а руки сложила на коленях. Чистый лист бумаги так и остался наполовину вдернутым в механизм, — мне кажется, что, чем больше я об этом всём думаю, тем мне тяжелее. А если я что-то делаю, то, наоборот, легче. Стоило мне сесть за работу, так сразу я почувствовала облегчение. Однако мысли о Фридрихе всё ещё теснят мою грудь. Я много думала о том, что неизвестность причиняет мне боль сильнее, чем его отъезд. Вдруг он уже мёртв? А мне никто об этом не сообщил. Я понимаю его опасения, что нам нельзя вести переписку, но мне всё равно хочется узнать, что с ним.
Теодора подняла глаза на Лоуренса. Мужчина слушал её внимательно, его привычное легкое выражение лица сменилось нахмуренными бровями и напряженной линией губ. Газету он отложил уже давно.
— Я хочу написать ему письмо, — твердо произнесла Эйвери. Брови Баркли взлетели наверх. Видя, как Лоуренс открывает рот, чтобы начать протестовать по его мнению столь глупой затее, Теодора тут же его перебила. — Я знаю, что это не сулит ничего хорошо, Лоуренс. Но я не могу больше так жить. Я думаю, что если я напишу ему несколько слов, которые не смогла сказать тогда, то я наконец освобожусь от этой страшной боли.
Лоуренс поддался вперед, сильнее вглядываясь в её лицо. Теодора даже не думала отводить взгляд. Баркли старался найти хоть какую-то каплю неуверенности в ней, однако, скользя глазами по девушке, журналист понял, что та не намерена уступать.
— Как ты себе это представляешь? — после недолгого молчания наконец подал голос Баркли.
— Ну, я думала, что ты мне в этом поможешь.
Лоуренс внезапно издал неуверенный смешок. Теодора на это лишь закатила глаза.
— Знаю, это звучит весьма абсурдно, — продолжила девушка, выставляя руки вперед, будто бы обороняясь. — Но мне, правда, не к кому обратиться. У тебя наверняка есть знакомые журналисты, пишущие из Эльзаса. Почему бы не отправить письмо им, а они передадут его Фридриху…
Теодора внезапно стихла, когда заметила, как Лоуренс удручающе нахмурился.
— Теодора, — голос его прозвучал тихо и как-то надломлено, — какова вероятность, что Фридриха уже перевели в другое место? И как это будет выглядеть: американские журналисты передают тайное послание немцу? Да мы же его под трибунал заведем!
— Лоуренс, я лишь хочу написать ему письмо. Дойдет оно до него или нет уже не так важно. Пожалуйста, помоги мне! Это имеет большое значение для меня.
Теодора почти что видела, как вертятся шестеренки мыслей в голове Баркли. Сам мужчина словно показывал, что он полностью против этой затеи, однако спорить с Теодорой Эйвери ему не особо хотелось. За всё время его молчания Теодора успела прокрутить у себя несколько запасных планов того, если Лоуренс откажется от этой идеи.
Неожиданно Баркли издал утомленный вздох, после чего посмотрел на девушку. Теодора замерла под натиском его напряженного взгляда и не проронила ни звука.
— Это будет на твоей совести… — не успел журналист закончить, как в небольшом номере гостиницы Брюсселя раздался радостный женский визг. На это Лоуренс Баркли лишь улыбнулся краешком губ.
Когда Лоуренс тактично оставил Теодору одну в номере, прикрываясь невыполненными статьями особой важности, девушка достала из ящика письменного стола новый лист и перьевую ручку. Схватив пишущий предмет кончиками пальцев, девушка уже занесла его над чистой поверхностью бумаги, но внезапно замерла.
Её рука дрогнула, и маленькая капля темно-синих чернил скатилась вниз — на листе появилось маленькое пятно. Теодора нахмурилась, после чего перевела взгляд на руку: тонкие пальцы правой руки стиснули стержень так крепко, что ручка слегка дрожала. Девушка наблюдала, как чернила катятся маленькой струйкой на бумагу, оставляя противно пахнущий след.
Теодоре вдруг стало неспокойно на душе: несколько минут назад ею двигало вдохновение, она хотела писать, и у неё это получалось. Однако сейчас в голове было пусто, девушка не знала, как начать письмо для самого важного человека в её жизни. Стоит ли написать большое письмо, в котором будет излита нежная женская душа, или же стоит обойтись краткими фразами? Правильней будет писать в легком будничном тоне или показывать всё рвущееся наружу отчаяние и желание встретиться?
Дурные мысли и вопросы продолжали лезть в голову журналистки. Теодора отложила ручку в сторону и прикрыла глаза руками, словно пытаясь стереть невидимую усталость. На миг ей показалось, что она сама не знает, чего хочет. Говорила Лоуренсу, что хватит того, что она просто напишет послание Фридриху, хотя в груди поселился странный червячок сомнений, закладывающий ещё больше вопросов. Прочитает ли Фридрих её письмо? Какие чувства будет испытывать в этот момент: обрадуется или опечалится? Захочет ли он встретиться?