Со всем этим нельзя не согласиться, отец мой, и Вы заканчиваете словами: «Янсений был бы католиком, если бы он защищал действенную благодать по учению томистов. Но он еретик, потому что он против томистов и согласен с Кальвином, отрицающим способность противостоять благодати». Я не исследую здесь упомянутого вопроса о факте, отец мой, т. е. действительно ли Янсений согласен с Кальвином. Для меня достаточно того, что Вы так полагаете и что, по Вашему разъяснению, под словами «смысл Янсения» Вы подразумеваете не что иное, как учение Кальвина Итак, отец мой, только это Вы и хотели сказать? Только учение Кальвина желали Вы заставить осудить под именем смысла Янсения? Что же Вы раньше об этом не заявили? От скольких хлопот Вы избавили бы себя: ведь безо всяких булл и бреве все осудили бы подобное заблуждение вместе с Вами. Как необходимо было такое разъяснение! Сколько затруднений устраняет оно! Мы не знали, отец мой, какое заблуждение хотели осудить папы и епископы под именем смысла Янсения. Вся церковь находилась оттого в крайне затруднительном положении, а прояснить ситуацию никто не желал. Теперь это делаете Вы, отец мой, на которого Ваша партия смотрит как на главу и первого движителя всех своих начинаний, Вы, которому известна вполне вся тайна такого образа действия. Вы сказали нам, следовательно, что смысл Янсения не что иное, как учение Кальвина, осужденное собором. Вот многие сомнения и разрешились. Мы знаем теперь, что заблуждение, которое они желали осудить под этим термином «смысл Янсения», не что иное, как учение Кальвина, и что мы, таким образом, пребываем в послушании их постановлениям, осуждая вместе с ними то учение Кальвина, которое они хотели осудить. Мы уже не изумляемся, видя, с каким рвением папы и некоторые епископы борются против смысла Янсения. Как им было не бороться, отец мой, когда они верили тем, кто всенародно заявляет, будто «смысл Янсения» — то же самое, что учение Кальвина.
Итак, я утверждаю, отец мой, Вы не можете более ни в чем упрекнуть Ваших противников, поскольку они, несомненно, осуждают осуждаемое Вами. Удивительно только для меня, что Вы этого не знали и что так мало имеете понятия об их убеждениях по данному вопросу, столько раз публично высказывавшихся ими в книгах. Я уверен, что, если бы Вы получше рассмотрели указанные книги, Вы пожалели бы, что не изучили с миром в сердце столь чистое и столь христианское учение, бороться с которым, не зная его, побуждала Вас страсть. Вы увидели бы, отец мой, что г — н Арно и его единомышленники не только признают учение о возможности противостоять слабым благодатям, именуемым возбуждающими, или недейственными, не совершая добра, которое они внушают нам. Но они также твердо защищают против Кальвина способность воли противиться даже действенной и победоносной благодати, как защищают они против Молины власть этой благодати над вол^ю, будучи одинаково ревностными как к первой, так и ко второй истине. Они слишком хорошо знают, что человек, по своей природе, всегда имеет способность грешить и противиться благодати и что после грехопадения он носит в себе греховное начало похотения, которое усиливает в нем беспредельно эту способность, но что, тем не менее, если Boiy угодно, по милосердию Его, изменить сердце человека, Он заставляет его совершать все, что Ему угодно, причем эта непогрешимость действия Божия никоим образом не уничтожает естественной свободы воли человека, благодаря сокровенным и удивительным способам, которыми Бог производит указанное изменение, так превосходно объясненным св. Августином и рассеивающим все измышления врагов действующей благодати, мнимые противоречия между верховной властью благодати над свободной волей и способностью свободной воли противиться благодати. Ибо, по учению этого великого святителя, утвержденному папами и церковью в качестве правила для данного вопроса, Бог изменяет сердце человека, изливая в душу его небесную сладость, которая, превозмогая плотские наслаждения, производит то, что человек, чувствуя, с одной стороны, свою смертность и свое ничтожество и созерцая, с другой стороны, величие и вечность Бога, получает отвращение к прелестям ipexa, отлучающим его от нетленного блага. Обретая высшую свою радость в Боге, привлекающем его к Себе, человек неуклонно влечется к Нему по собственной воле, чувством вполне свободным, вполне добровольным, вполне любовным, так что для него было бы прискорбно и мучительно разлучиться с Богом. Для человека всегда сохраняется возможность удалиться от Бога, он действительно смог бы реализовать ее, если бы захотел. Но как бы он захотел этого, когда воля склоняется всегда к наиболее приятному, а в данном состоянии ничто ей так не нравится, как единственное благо, обнимающее собой все остальные. Quod enim amplius nos delectat, secundum id operemur necesse est, по словам св. Августина.