Если бы вы искренно желали осудить эти человекоубийства, вы оставили бы во всей силе заповедь Божию, запрещающую их, а если бы вы сразу решились дозволить эти человекоубийства, вы разрешили бы их открыто, несмотря на все законы божеские и· человеческие. Но, так как вы хотели разрешить их незаметно и обмануть власти, которые наблюдают за общественной безопасностью, вы стали хитрить, разделяя ваши правила и устанавливая, с одной стороны, что «в умозрении разрешается убивать за злословие» (потому что вам предоставляют свободу рассматривать вопросы в умозрении), а с другой стороны, предлагая как отдельное правило, «что все разрешаемое в умозрении можно применять и на практике».
И вправду, какое дело государству до этого общего и метафизического положения? Таким образом, упомянутые два принципа, взятые по отдельности, мало подозрительны, и потому обманывают бдительность властей. А ведь остается только соединить данные правила, чтобы вывести из них заключение, к которому вы стремитесь: что можно все — таки убивать на практике за простое злословие.
Здесь именно, отцы мои, и заключается еще одна из самых тонких уловок вашей политики: разделять в ваших писаниях правила, которые вы соединяете в своих советах. Таким образом, вы установили отдельно ваше учение о вероятности, которое я не раз объяснял. И, установив это общее начало, вы поодиночке выдвигаете мнения, которые, может быть, сами по себе и невинны, но становятся ужасными в связи с этим пагубным началом. Приведу в пример то, что вы сказали (стр. 11) в вашей клевете и на что мне следует ответить. «Несколько знаменитых теологов держатся мнения, согласно которому можно убивать за полученную пошечину».
Несомненно, отцы мои, если бы это сказал человек, не исповедующий учения о вероятности, здесь не было бы ничего дурного, потому что речь бы шла о простом сообщении без всяких последствий. Но когда вы, отцы мои, и все те, кто держится пагубного учения, будто «все, одобренное знаменитыми авторами, вероятно и безопасно для совести», провозглашается будто «многие знаменитые авторы придерживаются того мнения, что можно убивать за пощечину», то это уже все равно, что вложить всем христианам по кинжалу в руку, чтобы они убивали тех, кто их оскорбит, объявляя своим жертвам, что данные убийства делаются со спокойной совестью, поскольку освящены мнением стольких веских авторов.
Какие ужасные речи! Говорится, что авторы держатся мнения, достойного проклятия, и в то же время постановляется решение в пользу этого проклятого мнения, разрешающее для совести все. что в нем только сказано. Подобные речи вашей школы понятны, отцы мои. Изумительно то, что вы имеете дерзость произносить их так громко, ибо они так откровенно выражают ваши убеждения и изобличают вас в признании мнения, будто «можно убить за пощечину», безопасным для совести, как только вы сказали, что несколько знаменитых авторов держатся его.
Вы не можете защищаться против этого, отцы мои, не можете так же пользоваться и выдержками из Васкеса и Суареса, которые вы мне противопоставляете и в которых они осуждают подобные убийства, одобряемые их собратиями. Эти свидетельства, выделенные из остального вашего учения, могли бы ослепить людей, недостаточно понимающих его. Но следует соединить ваши принципы с вашими правилами. Вы, следовательно, говорите здесь, что Васкес не допускает убийств. Но что говорите вы с другой стороны, отцы мои? «Вероятность одного мнения не мешает вероятности противоположного мнения». А в другом месте: «Разрешается следовать мнению наименее безопасному, оставляя мнение более вероятное и более верное». Из всего этого вместе остается заключить, что мы имеем полную свободу совести и можем следовать тому из противоречивых мнений, которое нам больше понравится. Где же, отцы мои, тот плод, которого вы ожидали от всех приведенных вами выдержек? Он пропадает, потому что для вашего осуждения стоит только соединить вместе правила, которые вы разъединили для вашего оправдания. К чему же приводите вы те выдержки из ваших авторов, которых я не касался, для того, чтобы оправдать те, которые я приводил, — разве между ними нет ничего общего? Какое право называть меня обманщиком дает вам это? Разве я говорил, что все ваши авторы держатся таких распущенных мнений? А не разъяснил ли я, напротив, что ваш главный интерес состоит в том, чтобы иметь среди них людей всяких убеждений, чтобы удовлетворять всем вашим потребностям?[231] Тем, кто пожелает убивать, предложат Лессия, а тем, кто не желает, представят Васкеса, чтобы никто не уходил недовольным и без поддержки веского авторитета. Лессий станет говорить, как язычник, о человекоубийстве и, может быть, как христианин, о милостыне; Васкес будет говорить, как язычник, о милостыне и, как христианин, о человекоубийстве. Но при посредстве учения о вероятности, которого держатся и Васкес, и Лессий и которое делает все ваши мнения общим достоянием, они снабдят друг друга мнениями и будут обязаны давать отпущение тем, кто действует согласно с мнением, осуждаемым каждым из них. Следовательно, это разнообразие только еще более изобличает вас. Однообразие легче было бы выносить, а это беспорядочное смешение всякого рода мнений прямо противоречит точным повелениям св. Игнатия[232] и ваших первых генералов[233]. Я, быть может, как — нибудь поговорю с вами об этом, отцы мои, и люди тогда изумятся, увидя, насколько вы уклонились от первоначального духа вашего учреждения и что ваши собственные генералы предвидели, что распущенность вашего учения в области морали может стать пагубной не только для вашего Общества, но и для вселенской церкви.
232
Лойола Игнатий (1491–1556) — испанский дворянин, был и семье тринадцатым ребенком. В молодости был военным, дослужился до чипа капитана. 21 мая 1521 г. получил тяжелое ранение в обе ноги при обороне Памплоны от французов. После этого стал приобщаться к религиозной жизни, нищенствуя и изучая священные книги В 1523 г предпринял неудачную миссионерскую экспедицию в Палестину. В сентябре 1539 г (имея к тому времени ученую степень магистра искусств) представил пане Павлу III проект нового монашеского ордена, члены которого обязаны были вдобавок к трем обычным обетам (бедности, послушания, целомудрия) давать также и четвертый — беспрекословного подчинения папе. Орден, задумывавшийся как главное орудие Контрреформации, был утвержден 27 сентября 1540 г буллой Regimmi rriilrtnnfis Fccfesiae, а Лойола стал его первым генералом.
233
Устав Общества иезуитов, т. 1, стр. 372: Doctrmae differentes non admittantur пес verbo in conciombus, vel lectionibus pubkcis, nec scriptis Hbris (qui quidem edi non poterunt in lucem sine approbatione atque consensu praepositi GeneraUs); imo et judiciorum de rebus agendis diversitas, quae mater esse solet discordiae et inimica unionis voluntatum, quantum fieri potest, evitari debet.