Тарас Скотинин, Митрофанушка - сразу два поколения свино-человеков, занятых только желудочными, только половыми вопросами. Пусть наряду с ними еще возможны благородные типы: накопленная сила духа тратится не тотчас, - но уже значительная, может быть, преобладающая часть дворянства пала со своей служилой высоты. Чуть послужив, дождавшись чина поручика или корнета, дворяне выходили в отставку, ехали в родовые усадьбы, опускались в перины и пуховые подушки, толстели, брюхатели среди дворовых гаремов. От лютой скуки пили, ели, спали, зевали, кутили, доходили до беспробудного пьянства и непотребства. Ведь в самом деле все это было. Старики это еще помнят из живых воспоминаний, молодежь может прочесть миллион свидетельств, не оставляющих сомнения. Разве только огромные таланты вроде Пушкина и его школы не поддавались растлевающему влиянию крепостного свинства. Талант, как золото, не окисляется, не ржавеет в щелочах. Но огромное большинство посредственных, освобожденных от труда людей вырождались в известные гоголевские типы. Из них Тентетников, как немного позже Обломов, были еще самыми симпатичными. Вглядитесь пристально в этот класс: какая колоссальная в нем совершилась перемена! В петровские, героические времена гербом аристократии мог служить национальный герб - орел. Грозное, сильное, зоркое, подвижное животное, наблюдавшее с высоты за двумя материками и как бы двухголовое, - таков был старый русский аристократ, отстаивавший Россию. Но хищная птица в эпоху Екатерины как будто начала перерождаться в толстое четвероногое, которому только бы есть да спать. Как в том толстокожем, что наказал Христос, у многих обеспеченных людей высшая жизнь замерла, свелась к жратве. В широких кругах полупросвещенной буржуазии нашей, неправильно именуемой дворянством, в Скотинине, в Обломове погасло мужество, поникла вера, поблекло истинное благородство. Что касается Обломова, то он - подобно несравненному г-ну Верховенскому-отцу - кончает ролью содержанца у сердобольной женщины.
Заметьте, кому в "Бесах" принадлежит первая скрипка злодейства: сыну старого эстета и эпикурейца, сыну изящнейшей, строго выхоленной свиньи, если позволено сказать правду. Это родство знаменательно. Оно обдумано Достоевским, как страшный вывод его эпохи. Мистик и - как всякий мистик - символист Достоевский не мог не видеть, что нашествие бесов стало возможным лишь на почве полного маразма старых поколений, совершенной их неспособности отстоять культуру, которой, будучи представителями ее, они первые изменили. Глубоко обмещанившееся общество, утратившее все рыцарское, все сильное, все двигавшее на подвиг, непременно должно было сделаться добычей чужих идей, ибо утратило свои. Если народ безрассудно растратил древнее богатство духа, он непременно тянется к чужому богатству и делается рабом его. Чужое добро впрок нейдет, говорит умная примета. Чужой дух, чужие идеи действуют, попав в наше сознание, по каким-то своим законам и ради своих интересов. Принимающая их среда делается их питанием, их добычей, не более. Чем более рыхл и жирен класс, подвергающийся нашествию идей, тем более он благоприятен в смысле "питательного бульона" для заразных начал. Нигде так широко не распространился нигилизм, как в России. Это доказательство отнюдь не силы русского ума (как думают сами нигилисты), а признак слабости его. Сдается лишь то, что устоять не может, сдается бессилие и пустота. Сдается глупость: нужно заметить, что посаженное на даровые хлеба общество наше заметно поглупело в сравнении хотя бы с древнемосковским. Ум, когда делается лишним, отмирает. А зачем ум человеку в стойле? Опускаясь до свинства, русский человек приобрел своего рода моральную всеядность. Русскому человеку, упростившемуся до "желудочно-полового космополита" (выражение Щедрина), стало безразлично, свое ли чавкать или чужое. Чужие деликатесы он стал предпочитать родному хлебу. Чужие идеи, как бы они ни были нелепы, начали казаться умнее собственного и народного смысла. От свиней перейдем к бесам.
Глядя с высоты, отлично видишь сущность драмы нашего времени. Она совсем не в том, в чем полагает ее молодежь, зараженная отрицанием. Молодежь думает, что идет великая мировая борьба между древним невежеством и новым, научным разумом. Молодежь думает, что наука внесла новое откровение и оно должно брать свои позиции приступом, не щадя никаких верований, никаких заветов прошлого. Все прошлое отметается как несуществующее, все настоящее заподазривается как нелепое. Единственной реальностью признается то, чего нет: мечта учителей, которых мысль сделалась идолом беспощаднее Молоха. Истина в будущем - вот центр современной трагедии. Подобно отшельникам-изуверам V века, нынешние безбожники отвергают царство мира сего. Подобно им, они ждут и жаждут нового Иерусалима, причем у социал-анархистов этот новый путь жизни ничуть не правдоподобнее описанного в Апокалипсисе. Мне кажется, это перемещение идеалов составляет своего рода мозговой сдвиг, род помешательства, свойственного временам упадка. Отвержение настоящего есть отвержение природы - вещь, по существу, сумасшедшая. Отрицайте царство мира сего, но оно ведь существует - вот беда. И когда оно, в строго определенный срок, сменится будущим, то в этот момент будущее станет ведь настоящим, не правда ли?
Ненависть к настоящему, предпочтение ему мечты считается признаком умственной силы, но в действительности это признак опасной дряблости ума. Наши анархисты, утописты, отрицатели заражены манией величия: они воображают себя умнее своей среды - на самом деле они гораздо глупее ее, и в этом вся их драма. В библейской мифологии эта тема давно исследована, именно в легенде о происхождении бесов. Сатаниилу показалось недостаточным его второе после Бога положение в мире. Он отверг существующее, он поднял первую революцию, окончившуюся для него столь плачевно. Части, пожелавшей равенства с целым, было доказано ее безумие. Вселившись в людей, бесы продолжают бунт против Создателя, но, в сущности, с тем же успехом. Как евреи в России, бесы требуют полноправия с Богом, равенства, хозяйских прав, не понимая, что это требование противоестественно, противно самой природе.
Не один разум, а два действуют в мире - в этом бесноватые не ошибаются. Но они глубоко ошибаются, полагая, что верховный разум принадлежит им. В действительности на их долю приходится низший, индивидуальный разум, и вот истинная причина их безумия. Мы все склонны думать, что мы - центр сознания, что все вращается вокруг нас. На деле есть некто огромный, неизмеримый, что поглощает нас и внушает свой вечный разум, - это историческое общество, к которому мы принадлежим. Если общество предоставлено самому себе, то в течение веков оно кристаллизует свое массовое сознание, выражая его в культе, обычаях, обрядах, законах, в поэзии, вере. Общество ощупью, путем непрерывного опыта вырабатывает свое отношение к миру и вещам. Это массовое сознание и есть верховное, твердое, прочное, подчиниться которому - высшее счастье. Великие характеры прошлого объясняются действием в старом обществе этого массового сознания. Отдельный человек тогда думал и верил, как все, и потому хотел, как все. Своей индивидуальной воле он имел стихийную, могучую поддержку и, двигаемый ею, шел бестрепетно ко всем целям. Но сближение человеческих обществ нанесло удар отдельным культам и культурам. Замкнутые, законченные до небесной ясности миросозерцания были разбиты. Системы мысли перепутались, обессилили, обесцветили друг друга, совершенно как разные цвета спектра при быстром вращении. Массовый разум всюду более или менее потерял свою обязательность. Он как бы выронил из своих объятий дремавшее индивидуальное сознание, и оно проснулось. Исчез верховный авторитет, и для каждого отдельного мышления стало все позволено, все возможно. Бесчисленные, крайне посредственные, подчас бездарные люди, освобожденные от гнета общего разума, почувствовали необходимость самим решать за себя. Вот тут-то и сказалась слабость каждой отдельной души в сравнении с великим старцем - человечеством. Отдельные сознания пустились умствовать вкривь и вкось. Поистине все разбрелись, кто в лес, кто по дрова. Каждому своя отсебятина стала казаться откровением. Именно величайшие-то мудрецы и думали не от себя. Они являлись лишь превосходными выразителями мирового опыта, верными собирателями заветов прошлого. Накопленный стихийный разум они открывали, как закрытую сокровищницу, и давали людям откровение не свое, а свыше. Пророки, философы, нравоучители органически, как стебель от корня, продолжали авторитет своей национальной культуры, и все величие их состояло лишь в ясности выражения.