10 августа
ИМПЕРАТОРСКАЯ СЦЕНА
Неужели серьезно г-н Мейерхольд [26] укоренился на императорской сцене? Недавно я в первый раз видел г-на Мейерхольда на субботнике Литературно-художественного общества. Я просто каменел от изумления: неужели это-то и есть знаменитый г-н Мейерхольд, актер, о котором столько кричали - правда, еврейские газеты? Неужели талантливая когда-то г-жа Комиссаржевская именно этого тощего, рыжеватого, некрасивого господина с шапкой курчавых волос сделала избранником своего вкуса, своей полубезумной любви к театру? Правда, г-жа Комиссаржевская рассталась наконец с г-ном Мейерхольдом, убедившись, что он губит ее театр, как пришлось ей расстаться с г-ном Флексером (Аким Волынский), который тоже тщился что-то сделать умопомрачительное на ее сцене. Но каким образом забракованный даже второстепенной сценой незначительный еврей вдруг выскочил в режиссеры Императорского Александрийского театра? Прямо чудеса творятся в нашем несчастном отечестве! В Петербурге говорят, что г-н Мейерхольд понравился всего лишь одной полковнице, и та сделала ему протекцию. Так неужели первый театр в России, наш национальный театр, в зависимости от вкуса какой-то штаб-офицерши, совершенно неизвестной отечеству?
Дело, конечно, вовсе не в том, что г-н Мейерхольд еврей. Будь это гениальный человек, он мог бы быть готтентотом, и с этим все примирились бы. Но г-н Мейерхольд всего лишь несколько растрепанный, взбудораженный, нервно взвинченный, притом вполне посредственный представитель иудейской расы. Гениальные люди большая редкость, но даже талантливый был бы находкой - однако тут талантом даже не пахнет. Сужу по той лекции, которую весьма развязно прочел нам г-н Мейерхольд о "театре исканий". Господи, какая это была чепуха!
Надо сказать, что субботники Литературно-художественного общества посещаются более или менее избранной публикой - писателями, художниками, театралами, людьми, знакомыми и с лучшей русской, и с европейской сценой. Иметь смелость выйти перед таким партнером с газетной статьей декадентского пошиба - одно это уже свидетельствует о бесталанности г-на Мейерхольда. Талант, когда не в ударе, молчит: он первый презирает свою случайную пустоту и страшится выносить ее на сцену. Не то - претензия, не то - подделка под талант. Подделка думает, что публика дура, не заметит подделки - стоит ошеломить ее какой-нибудь "Синей птицей", или сопоставлением Леонида Андреева с Гёте, или ловко закрученными фразами о новом, неведомом, небывалом, непостижимом искусстве "исканий".
Как актера я совершенно не знаю г-на Мейерхольда: кажется, никогда не видал его ни в одной пьесе. В этом отношении я должен довериться вкусу Ю. Д. Беляева [27]; а он на днях писал следующее: "Актер г-н Мейерхольд преплохой. Эта фигура, эти жесты, этот голос! "Стоит древесно, к стене примкнуто"..." Вот отзыв нашего лучшего театрального критика. Но если так, если г-н Мейерхольд даже актер преплохой, то скажите, какими же неисповедимыми судьбами этот бесталанный еврейчик попал не только в актеры, но даже в режиссеры императорской труппы?
"Как режиссер, - продолжает г-н Беляев, - он остался тем же, чем был у Комиссаржевской. Опять "стилизация", опять "статуарный" стиль и т. д. На казенной сцене видеть все это было неловко и... обидно. Ну как могут играть на Александрийском театре актеры, подобные Мейерхольду? Ведь все это могло быть терпимо и занятно в прошлогоднем "балаганчике" на Офицерской, но в академии русской драмы немыслимо присутствие картонного паяца".
Приговор жестокий, не правда ли? И это приговор не профана в театральном деле. Далее Ю. Д. Беляев упоминает вскользь, что г-же Комиссаржевской пришлось "дезинфицировать" свой театр от "мейерхольдии". И вот эту "инфекцию", изгнанную из "балаганчика на Офицерской", гостеприимно приютила императорская сцена, театр Гоголя и Грибоедова! Как случилось это безобразие? Как вообще проникают пронырливые сыны Израиля в передний угол русской жизни - в литературу, в академию, в администрацию, до сенаторских и министерских постов включительно? Намек на это дает любопытный диалог, записанный г-ном Беляевым. "Директория прихоть, - говорит он, - посадила этого сверхрежиссера наставником "образцовых" русских актеров. Прошлой весной директор Императорских театров спросил меня:
- Что вы думаете о Мейерхольде?
- Думаю, что ваша попытка интересна. Мейерхольд дошел до предела, или, выражаясь несколько тривиально, стукнулся лбом о стену. Дальше идти ему некуда. Он может оказаться полезным и, во всяком случае, свежим человеком.
- Я сам того же мнения, - сказал г-н Теляковский" [28]. Как вам нравится этот, может быть, решающий судьбу бездарного еврейчика разговор двух русских людей, серьезно заинтересованных в русской сцене? Эти русские люди убеждены, что декадентствующий г-н Мейерхольд дошел до чертиков, что "дальше ему идти некуда". Казалось бы, логический вывод тот, что г-ну Мейерхольду одно остается - уйти со сцены, со всякой сцены, даже с балаганчиковой, откуда его изгнали. Так было бы по европейской логике, берущей начало от Аристотеля. Но русская логика разрешилась чудесным решением: раз еврею идти некуда - пожалуйте на императорскую сцену. Раз он дошел до чертиков - стало быть, годится наставлять Давыдова [29] , Варламова [30] и Савину [31]. Раз он "стукнулся лбом о стену" - стало быть, "может оказаться полезным и, во всяком случае, свежим человеком". На столь неожиданный вывод г-н Теляковский, кавалерист по профессии, ответил с великолепным глубокомыслием: "Я сам того же мнения". И затем, пропустив еврейчика на сцену, обоим русским людям, стоящим на страже русского театра, приходится ужасаться: и актер-то г-н Мейерхольд, оказывается, преплохой, и картонный-то он паяц, и древесно-то он, к стене примкнутое, и "инфекция", и режиссер невозможный. Но, спрашивается, о чем же вы раньше думали, господа славяне? Зачем же вы пропустили г-на Мейерхольда в театр? Вы ведь и раньше знали, что первая в России сцена, первая в славянстве (ибо все русское должно быть первым в славянстве), могла бы позволить себе роскошь обойтись без еврея, да притом завертевшегося "до предела" в попытках замаскировать свою бездарность...
Об актере г-не Мейерхольде я не даю своего мнения, но что он неумен - об этом он сам кричал в течение всей своей лекции. Он удивительно напомнил мне другого крайне претенциозного и бесталанного еврея, г-на Волынского, известного когда-то критика Л. Я. Гуревич, издававшей "Северный вестник". Совершенно та же у обоих напруженность тощей еврейской мысли, тот же задор, то же выкручивание будто бы глубоких, а в сущности, убогих эффектов, то же погружение в пучины декадентской философии и парение на верхах упадочничества вообще. Впечатление шарлатанства и банкротства, тщательно скрываемого от одурачиваемой публики. Казалось бы, как иметь успех вот таким инородцам, ни в какой степени не Ротшильдам и не Рубинштейнам, а самым что ни на есть заурядным представителям юго-западных местечек? А между тем они имеют успех - и не только среди своего племени. Множество русских простаков протежируют этим господам - сажают их в красный угол, выводят в начальство, в критики и режиссеры, притом действительно крупных русских талантов... А уж один проскользнувший сын Иуды, будьте покойны, протащит за собой целый кагальчик обрезанных и выкрестившихся сородичей. Так глохнет русская жизнь, начиная с верхов ее. Так глохнут литература, наука, искусство, тронутое, как плесенью, нашествием постороннего русской жизни элемента...
Слушая претенциозную лекцию г-на Мейерхольда и тщетно пытаясь найти хоть немножко смысла в ее напыщенной чепухе, я поглядывал на публику и думал: да, вот, казалось бы, и немудрящий еврейчик, а подите же - его слушает триста человек русской публики, притом сколько между ними больших известностей, людей в самом деле умных и талантливых. Далеко за полночь, и мы все, деловые люди, утомлены. Все мы ждем - чтобы освежить сердце - хоть нескольких минут искреннего и свежего таланта, который обещан программой, ждем очаровательного голоса, говорящего просто и правдиво то, что вечно, как вечна жизнь... И вместо того неумный еврей говорит, а умные россияне слушают, скрывая зевоту, да еще похлопают в конце лекции...