Колоссальное влияние, которое имел Белинский на целый ряд русских поколений, происходило вовсе не из силы его критического ума, вовсе не из эстетической тонкости. Как критик Белинский сделал немало грубых ошибок (например, относительно Тургенева). Основной тезис его эстетики очень спорен. Белинский настаивал на том, "что каждый умный человек вправе требовать, чтобы поэзия поэта или давала ему ответы на вопросы времени, или, по крайней мере, исполнена была скорбью этих тяжелых, неразрешимых вопросов". Мне кажется, этот основной тезис уже доказывает, что Белинский был более публицист, чем литературный критик, ибо в качестве публициста он навязывал поэзии то, что ей совсем несродно. Громадное влияние Белинского я объясняю тем, что он был первым, если хотите, русским "интеллигентом", как бы отцом российской интеллигенции, создателем особого умственного типа, который тогда именно выступил на историческую сцену. Конечно, исторические эпохи создаются не одним человеком, а целой ратью их, но есть имена, которые невольно звучат как имена вождей. До Белинского, то есть до начала 1830-х годов, преображающим типом в обществе был барин, "господин" в прямом и точном значении этого слова. Владетельный дворянский класс имел исстари свою сословную психологию; основная черта последней была гордость и удовлетворенность. Подавляющее большинство "порядочных" людей тогда смотрели на мир ясными глазами. Они находили, вместе с Гегелем, что "все действительное разумно", то есть имеет свои естественные основания. Никакой гражданской скорби они не чувствовали, ибо родились господами положения и свое благородство понимали именно как господство. Во всем согласные с ходом вещей, образованные дворяне всякое явление действительности старались довести до полноты идеи, до красоты. На таком миропонимании расцвел "золотой век" поэзии с завершителем ее в России - Пушкиным. Но уже тогда, в течение нескольких десятилетий, с европейского Запада шел новый, демократический дух, дух революционный, проснувшийся с особенной яркостью у энциклопедистов. Еще в эпоху Новикова и Радищева среди русского барства начали появляться философы отрицания, политические доктринеры, публицисты, и уже тогда - в лице хотя бы названных двух деятелей - вырисовался герой будущего, русский "интеллигент". И Онегин, и Чацкий, и Печорин были еще дворяне с ног до головы, но уже тронутые отрицанием. Великий Пушкин (вместе с Гёте) еще только барин; он ясен, как северное солнце, - но уже великий Лермонтов вместе с Байроном омрачены тучами. Их уже терзает мировая скорбь, предшественница гражданской скорби. Ко времени Белинского аристократический склад общества настолько одряхлел, что стал возможным прорыв в него новой, демократической стихии. Это совсем особая психология, во всем противоположная господской. Слагавшаяся веками утонченная, изнеженная аристократия дозрела до того, что потеряла свой raison d'etre (смысл существования. - Ред.). "Не для житейского волненья, не для корысти, не для битв, - мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких", - пели господа дворяне. Прорвавшаяся же снизу благодаря этому демократическая стихия несла с собою именно волненье, именно корысть и была насыщена духом той кромешной борьбы за существование, на которую обречено всякое сошедшее с устоев общество.
Белинский был человек по натуре благородный - может быть, он пошел в своего деда-священника, отличавшегося аскетической праведностью. Но уже отец Белинского, уездный врач, был оторван от своего сословия и вел жизнь бедного и нетрезвого разночинца. В семье своей и в общественном слое, к которому она принадлежала, молодой Белинский мог усвоить начала лишь очень пониженной, демократической культуры. Это было не совсем невежество, но наполовину. Это была не совсем нищета, но уже ощутимая бедность. Быт расстроенный, междусословный, где лишения обыкновенно вызывают пьянство и дальнейшее разорение, где приходится учиться на медные деньги и всю жизнь переживать драму соперничества с более состоятельным господским кругом. Белинский был от природы добр, но люди его круга, становясь интеллигентными, обыкновенно выносят чувство глубокой социальной обиды, доходящей часто до озлобленности. На мир Божий они смотрят иногда с острым негодованием, общественное неравенство их душит. Великодушный и добрый, Белинский выдался тем, что идеализировал в себе эту интеллигентную злобу к действительности и сделал ее в глазах России почти священной. "Мы живем в страшное время, - писал он в возрасте двадцати восьми лет, то есть сравнительно еще молодым и мало видевшим жизнь. - Судьба налагает на нас схиму, мы должны страдать, чтобы нашим внукам легче было жить... Нет ружья - бери лопату да счищай с "рассейской" публики грязь..." Видите, как трагически отражалась в глазах Белинского тогдашняя Россия: он искренно и бесповоротно считал свою родину грязной. Он считал ее даже страшной - до страдания жить в ней. В то время как предыдущее поколение - Жуковских и Пушкиных - любило Россию и гордилось ею, поколение Белинского начинает ее ненавидеть и презирать. Ненавидеть не враждебным, а ревнивым чувством - "насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом". Справедлива ли была эта революционная ненависть, из которой развился нигилизм? Гоголь с тоской отвернулся от зачинавшегося тогда радикального западничества, увлекшего Белинского. Чаадаев мог бы пожать последнему руку, но Достоевский готов был проклясть его. Разберемся ли мы когда-нибудь в этих двух полярностях нашего общественного развития?
Позднейший из комментаторов Белинского, С. А. Венгеров [62], характеризует его как "великое сердце". Может быть, это и верно: более сильно бьющегося, более волнующегося сердца, кажется, не было у нас в литературе, но ведь сердце в писателе не все. Пынину [63] Белинский казался "очень наивным" в своих увлечениях, Панаеву [64] эти увлечения казались даже "смешными". Некрасов, довольно тонкий наблюдатель, характеризовал Белинского в знаменитом стихотворении так:
Сам Белинский называл себя шутя "Прометеем в карикатуре", и, пожалуй, это самое меткое его определение. Действительно, это был маленький Прометей, похитивший, как ему казалось, огонь с неба, а может быть, блуждающий болотный огонь. Драма его была в том, что он верил в свет свой, который, может быть, был порожденьем тьмы.
Как всем известно, Белинский не раз и очень резко менял свое политическое мировоззрение, менял сообразно тому, какая захватывала его общественная струя. Он писал и ультрапатриотические статьи - в тогдашнем николаевском стиле, и он же написал "знаменитое" письмо к Гоголю, до сих пор восхищающее наших революционеров. Он то добивался потомственного дворянства, то готов был идти на баррикады за социалистический идеал. Но все это следует считать, конечно, искренними увлечениями, не роняющими тени на благородство его души. Что же, спрашивается, он был вне увлечений, чем он был в подлинной своей натуре? На это ответить очень трудно. Он был, мне кажется, "трость, колеблемая ветром", хороший русский интеллигент - типичнейший и наиболее ярко выраженный. Определяя точнее, это был интеллигент "первого призыва" - вот подобно тому, как были мировые посредники "первого призыва", отличавшиеся от последующих особенным идеализмом. Тем-то и дорог для всех Белинский, что он как бы общий портрет прошедшей юности для нашей интеллигенции. Демократическая и разночинная, она - увы! - вслед за недолговечным русским барством тоже успела состариться и одряхлеть. Белинского хоть ставь в иконостас и молись на него - до того эта "наивная и страстная душа" чиста в своих волнениях, - однако, чтобы молиться на него, нужно обладать несколько предосудительной в наш век молодостью. Шестьдесят лет, даже семьдесят прошло с тех пор, как верования Белинского, пересаженные с Запада, расцвели в его душе и надушили всю Россию. Семьдесят лет - срок слишком достаточный для всего цветущего. Демократия наша еще не сказала своего последнего слова, интеллигенция еще имеет будущее, но именно поэтому-то Белинский "страшно устарел". Понимайте, если угодно, эту фразу наоборот, то есть что он остался молод, а устарело общество, - дело от этого не меняется. Факт тот, что Белинского теперь плохо читают даже гимназисты старших классов, как почти не читают уже Добролюбова и Чернышевского. Да что Чернышевский: даже сверкающего талантом и всего тридцать лет назад неотразимого Писарева молодежь читать уже не хочет, даже самая демократическая молодежь. Почему? Что за странность? Вспомните, что писал Некрасов о Добролюбове: