18 февраля
Враги русского национализма клевещут, будто это партия реакции и застоя. На самом деле национализм есть прогрессивнейшая из партий, ибо наиболее сообразована с природой. Прогресс в благородном понимании этого слова есть здоровое развитие - стало быть, радикальная ломка государственного и бытового строя не есть прогресс. Все живое растет очень медленно. Никакие органы не создаются по команде преобразователей. Только то прогрессивно, что жизненно и что дает наибольшее количество блага. Эволюция в природе вообще идет стихийным, а не катастрофическим путем: чрезвычайно осторожным нащупыванием условий и медленным их синтезом. Вот почему истинный национализм враждебен кровавым революциям - кроме, конечно, тех случаев, когда родина захвачена врагами и народ лишен независимости. Ставя идеалом своим полноту народного счастья, национализм не может отрицать реформ, но лишь при условии, если они назрели и если действительно сообразуются с народной волей. Весь вопрос тут только в том, кто говорит за народ - сам ли он или правые или левые узурпаторы его имени.
Основным началом национальной политики национализм считает народное представительство как орган народной воли. Отличие от революционеров здесь в том, что народом мы, националисты, считаем не только последнее поколение, призванное сказать "да" или "нет", но и те отошедшие поколения, которые строили жизнь народную и установляли законы. В понятие народа мы вводим также и те будущие, еще не родившиеся поколения, перед которыми мы, их предки, несем нравственную ответственность. Представителем прошлого, настоящего и будущего мы считаем наследственную Верховную власть, хранительницу общего нравственного долга нации, из которого черпаются законы. Что бы вы ни решали, какие бы законы ни придумывали, нельзя забыть ни предков, ни потомства. Только то и можно счесть действительным законом, что совесть признает непостыдным ни пред предками, ни пред потомством. Цинический демократизм не признает родства, он не признает даже ближайших звеньев, соединяющих нас с вечностью в прошлом и будущем. Отсутствующие, как при голосовании в парламенте, считаются несуществующими. Но это ложь нечестивая и для нации как нравственного существа недопустимая. И предки, и потомки в каком-то священном смысле существуют, они присутствуют и теперь - в душе каждого, у кого есть душа.
Задайте себе вопрос: неужели предки наши одобрили бы согласие наше с мирным нашествием на Россию иноплеменных, с постепенным захватом ими имущества нашего народа и власти над ним? Конечно, предки не одобрили бы этого. Они прокляли бы наше непонимание опасности, наше столь же трусливое, сколько ленивое малодушие в борьбе с ней. А потомки разве одобрят эту постыдную сдачу национальности, еще и никем не разбитой и не завоеванной? И потомки ничем иным, кроме проклятия, не покроют имени живого поколения, совершившего историческую измену. Выродившееся чиновничество как класс наемников, всегда обеспеченный содержанием (и в тайниках души развращенный им), может не слышать голоса предков и потомства, как может вообще ничего не слышать тонкого, о чем шепчет совесть. Нам же, простым гражданам, несущим трудовой жизнью своей тяжесть государственности, нельзя не прислушиваться к вечным заветам. Мы хорошо знаем, что эта святыня народная - Родина - принадлежит не нам только, живым, но всему племени. Мы - всего лишь третья часть нации, притом наименьшая. Другая необъятная треть - в земле, третья - в небе, и так как те нравственно столь же живы, как и мы, то кворум всех решений принадлежит скорее им, а не нам. Мы лишь делегаты, так сказать, бывших и будущих людей, мы - их оживленное сознание, - следовательно, не наш эгоизм должен руководить нашей совестью, а нравственное благо всего племени.
"После нас хоть потоп", - говорили развратные аристократы Франции, проматывая величие своей родины и достояние предков. "После нас хоть потоп", - повторяло наше ослабевшее дворянство, изнеженное крепостным строем. "После нас хоть потоп", - повторяет распущенная буржуазия, бросая на ветер отцовские капиталы. Всякий класс народный, пресытившийся богатством неправедным, впадает в циническое забвение Бога, родины, предков и потомства - и за грех этот нести заслуженную кару. Потоп, слишком часто призываемый, действительно приходит. Извне или изнутри народа являются варвары, которые наводняют собой цивилизацию и поглощают ее. Революционная чернь уже не говорит о потопе, ибо она сама и есть потоп. Для нравственного поколения это постоянное сознание долга перед предками и долга перед потомством служит как бы двумя благословениями, двумя светлыми крыльями гения - хранителя рода. Для поколения безнравственного нарушение долга перед предками и перед потомством служит двумя проклятиями, двумя черными крыльями дьявола, истребляющего жизнь. Наследственная Верховная власть в глазах националистов есть несменяемая стража, соблюдающая волю не только живого, случайного поколения, но и волю невидимого родного человечества, отшедшего и грядущего. Воля эта не может пониматься как застой или разрушение, а как органическое и в силу этого тихое творчество природы.
Мне уже доводилось доказывать, что прекрасные девизы: мир, свобода, равенство, братство, просвещение и пр. - все они неосуществимы, если нет единодушия народного. Все они разбиваются о раздор, свойственный слишком пестрым расам. Древние, более свежие народы безотчетно чувствовали необходимость единодушия и потому отстаивали, сколько могли, единокровие свое, чистоту племени. В одинаковом лишь теле может обитать одинаковая душа. Если от самой природы у людей воля более или менее общая, то как не быть миру? Его не нужно проповедовать, он является естественно. Как не быть равенству у людей, от природы более или менее равных? Как не быть братству у действительных братьев? А настоящее, не предписанное братство, не проповеданное, а рождающееся с людьми, и есть полнота свободы, ибо только братская любовь обуздывает волю. Пусть читатель вдумчиво исследует цели национализма. Он увидит, что стремление к племенному единству есть не каприз, а требование самой природы и что именно в этом стремлении суммируются самые важные задачи общественности. Если отдельному человеку необходима ясно выраженная индивидуальность, то нужна она и всему народу. Если плачевную картину представляет душа, теряющаяся во внутренней борьбе, то так же жалок народ, расстроенный вечной грызней партий. Партий совсем не было бы, если бы торжествовала национальность: она и есть единственная идеальная партия, достойная существовать. Мы, к сожалению, слишком привыкли к умственной анархии последних веков, и общее разномыслие нас уже не смущает; может быть, пока это разномыслие охватывает лишь верхние классы, оно не представляет крайней опасности и даже имеет некоторые свои выгоды, освобождая творчество, - но когда разномыслие установится во всей толще народной, произойдет, вероятно, крушение общества. Мы еще не знаем всех последствий смешения отдельных племен и классов, мы еще в начале падения народной веры и политического миросозерцания. Все учащающиеся восстания труда на капитал, все более грозные забастовки рабочих масс потрясают до основания самые гордые демократии. Чем кончится социальный раздор, предсказать трудно, но начался он потерей народного единодушия. Когда нация перестает быть нацией, она бессильна отражать не только внешних врагов, но и то страшное состояние, когда народ сам делается своим врагом. Прогресс, конечно, движение, а не застой, но очень трудно поднятие на всякую вершину и очень легко стремительное падение в пропасть. С необычайным трудом все народы поднимались на высоту теперешней культуры. Слишком быстрое дальнейшее движение с явным понижением культуры заставляет нас, националистов, спросить: куда же, собственно, мы мчимся - вверх или вниз?
Русский национализм отстаивает некоторые древние формы народной культуры не потому, что это низшие формы, но потому, что они - высшие, органически выработанные народным творчеством. Как бы инородцам нашим, например, ни казалось странным православие - мы, националисты, не можем забыть, что православие облагородило наш народ. Оно вместе с твердой бытовой властью дало душе простонародья отпечаток той философской прелести, которая восхищает весь мир на народных типах Льва Толстого (Платон Каратаев, Аким, Никита и другие). Старая культура выдвинула народный быт, до слез трогавший Пушкина и Лермонтова, потому что это и в самом деле был трогательный, простодушный, ясный и тонко благообразный быт. В прошлом году мы праздновали юбилей народной свободы. Уже пятьдесят лет, как делаются все усилия, чтобы дать народу какую-то новую духовно-нравственную культуру, совсем, если можно, на иностранный манер. Усилия увенчались успехом. Народ в деревне уже совсем почти лишен семейной, бытовой и церковной дисциплины, он политически почти совсем свободен и местами более чем наполовину грамотен. И каков же теперь его духовный склад?