Особенно среди них заметны щенки, потому что очень красивы. Любое детство и юность всегда красивы. Да, сын, это закон жизни, ты скоро узнаешь. Однажды знакомый парень показал мне фото своей невесты. Если б ты это видел! Он и она стоят у березы, и дерево это белое, снежное, и рубашка на парне тоже белая, яркая, и платье у невесты такого же белого, небесного цвета. И эта белизна, эта нежность прямо пронзили меня, спеленали. Я доже не знаю, не понял, что тогда нашло на меня, что случилось, — и только губы без конца повторяли, шептали: какие вы весенние, милые, как я завидую… И вдруг на обороте фото заметил надпись: «Мы не были красивыми, но были молодыми». И сразу же у меня испортилось настроение. Эх, парень, как ты ошибаешься! Тебе бы только два слова убрать, всего два слова. И тогда бы вышло: «Мы были красивыми, мы были молодыми…» Но я уж отвлекся, сын, полетел, как белка по дереву. И тебе трудно следить за мной, я понимаю. А потому обещаю тебе — исправлюсь, возьму себя в руки. А пока выпью свои лекарства и постараюсь заснуть. У меня для этого все условия: пока я только один в палате, а вторая койка пустует. Меня за что-то полюбил главный врач санатория. Да я знаю — за что. Ты представляешь — он оказался нашим, курганским. Приехал на юг много лет назад, но никак не привыкнет. Так что мы с ним вроде как земляки и родные люди. Видишь, сын, как повезло мне… А вот со сном не везет. Да и как здесь заснешь, если за окном солнце и рядом море. Нет, скажу по-другому, переставлю слова: за окном у меня сейчас море, а рядом — солнце. Да, я море ставлю на первое место, а что поделаешь — раз желает душа. Вот уже неделю живу в своем санатории, а все не верится, что в десяти шагах — море. Я постоянно о нем тоскую, и не проходит тоска. Это, может, смешно, непонятно, но я даже ночью выхожу на берег и слушаю волны или смотрю на ближний маяк. Его свет меня успокаивает, а это дороже всего. Ведь в моем возрасте самое главное уже — тишина. И в душе, и в мыслях, особенно в мыслях, желаниях. Наверное, я просто старею, а может быть, измотала болезнь, но кто ответит на эти вопросы, да и нужны ли ответы, если рядом море и кипарисы, — и я распахиваю окно. И сразу в палату заходят крики, это наши больные шумят на волейбольной площадке, и я улыбаюсь. Если кричат и резвятся — значит, они уже не больные. Вот бы и мне поиграть в мяч, услышать свое здоровье. А что, сын, разве не правда? Должен же наконец прийти этот день, когда я снова буду здоровым, веселым? Ведь я верю, что это случится. В прошлую ночь, например, я уже спал до пяти утра. Это же для меня — победа. Сказали бы раньше — ни за что б не поверил. При моей-то бессоннице да при моих нервах. И только засну — так сразу в глазах один тихий большелобый мальчишка. Я чувствую, что его знаю, даже уверен, а почему знаю — никто не подскажет. А мальчишка смотрит на меня, и глаза у него серьезные, с голубой поволокой, и со лба он очень-очень похож на бычка, которого только-только отпустили на волю. И отпустили и все разрешили, и вот он уставился с удивлением на первую же травинку, а дотом вдруг забор увидел, потом человека… И теперь ему страшно — что-то будет, что-то случится. Но ничего не случается, и я говорю ему тихо, как сыну: