Так мы и жили: я, бабушка, Оля и Сокол. Раз в три дня к нам приходили письма из Анапы. Мама писала, что купается в море, очень скучает и рвется домой. Но ей надо было еще жить в санатории две недели. Но зато к нам скоро приехала Лена. Она училась тоже в педагогическом: я был филолог, а она — физик, но дело не в этом. Дело в том, что она была еще второкурсницей с розовыми смешными мечтами. Конечно, я только потом понял, какого цвета эти мечты, а тогда мне все, почти все нравилось в Лене. И как она говорила, как одевалась, и как она танцевала на наших студенческих вечерах. Но больше всего нравилось, как она читала стихи. Лена знала их множество. Скажешь любое слово, например «весна», — и она сразу продолжит: «О весна, без конца и без края…» Или скажешь «небо» — и она подхватит «Солнечный круг, небо вокруг…» Лена и песни многие не пела, а читала нараспев, как стихи. И не дай бог перебить — сразу фыркнет, надует губы — не подступись. А иногда и обзовет как-нибудь обидно и горько. Надо мной она всегда старалась командовать. Она считала, была уверена, что я влюблен в нее, что я давно страдаю и даже могу от этого умереть…
Она приехала утром, когда только-только начиналась жара. И мы сразу сели за стол и стали чаевничать. А Сокол в это время уже томился в ограде. Он ждал сигналов от Оли. Но вот он услышал сквозь стены, как она зашевелилась под одеялом и замычала, — у него встали уши. А Оля уже стала потягиваться, сама с собой разговаривать, — и он стремглав юркнул в открытую дверь и сразу — в комнату. Оля протянула ему руки — и он стал лизать их, стучать хвостом по деревянному полу.
— Ну ладно, хорошой, хорошой… — обратилась к нему бабушка, а гостья наша надула губы.
— Да вы что! Собаку надо из дома гнать!
— Пошто это? — удивилась бабушка и посмотрела на Лену внимательно. Но та уже была в комнате и ругалась на Сокола:
— Пошел вон! Грязнуля!
— Он, может, почище нас с тобой, девушка… — тихо сказала бабушка, и Лена не слышала. А через секунду ее голос опять звенел, надрывался:
— Уберите же отсюда собаку! Я не могу…
Сокол недоуменно взглянул на Лену, а Оля заплакала. И это гостье придало решимости:
— А ну пошел, пошел, пошел!
И Сокол, к нашему общему удивлению, поджал свой обрубок и вышел из комнаты. Бабушка сразу громко закашляла, а потом поднялась со стула, заохала:
— О-хо-хо, когда же смертна придет? Разе это жись — кажно местичко болит, никому не пожелаю. О-хо-хо…
Я знал, что такие слова она говорит, когда ей что-нибудь не нравится, когда ее обижают.
А через пять минут мы все-таки опять собрались за столом и стали пить чай. Но этот час был тяжелый, томительный. Всем хотелось что-то сказать друг другу, но никто не решался. Только я и Лена понемногу переговаривались. Я задавал вопросы, а она отвечала и все время исподлобья поглядывала на бабушку. И та тоже поглядывала на нее. Губы у бабушки были сухие, поджатые, они таили обиду. Я два раза выходил на крыльцо. Сокол лежал в ограде. Глаза его вопросительно моргали — кто это, мол, приехал? Такая сердитая?.. Я погладил его, и он немного повеселел.
А после обеда мы собрались на озеро. Сокол тоже засеменил за нами, но Лена нахмурилась:
— Не люблю собак. От них один запах.
Сокол сразу остановился, почуяв что-то недоброе.
— Пойдем, Соколко, пойдем! — ободрил я его, и Лена еще больше нахмурилась.
— А ты упрямый. Тебя в деревне испортили, — Лена рассмеялась, я ее успокоил:
— Да хватит тебе о собаке. Лучше почитай что-нибудь! Я так люблю…
И Лена сразу изменилась, как будто даже покраснела немного:
Лена продолжала читать, а Сокол понял эти стихи, как прощение себе. Дорога его опьянила. Он принюхивался к траве и к дорожной пыли, часто приседал на задние лапы и задирал морду. Посидев так секунду, вдруг срывался с места и летел, как пуля, за ним гналась Оля, но где же, где же. Он не бегал, он просто летал, кружился как птица. А его уши торчали вразлет и походили на крылья. У Лены дрожал голос и прерывался — на нее тоже действовала природа — и зеленая трава, и воздух, и небо. А я шел с щемящим сердцем — сейчас, мол, покажу ей озеро. Она на него посмотрит и… Но я даже не мог представить, что будет с Леной. Просто мне хотелось чуда, какого-то огромного чуда — и это ожидание уже было моим мученьем.
Озеро мы увидели еще издали, когда поднялись на пригорок. Оно лежало голубоватое, длинное и походило издали на мираж. Но вот мираж рассеялся, и мы вышли к воде. Берега у озера заросли клевером и таким густым конотопом, что я не признал его. А потом пригляделся — знакомая травка…