Я никогда не забуду, как это случилось, как мы узнали… Хотя за час до этого бедой и не пахло. Да и день начинался какой-то особенный, мягкий. Такие дни случаются часто в августе. И это самые чудесные, благословенные дни. Мы попили за завтраком чаю, а потом вышли на лавочку. Оля рылась в песочке и строила пирамидки, а у бабушки тоже было хорошее настроение. Она радовалась, что уехала Лена, что ее любимый внук лишился невесты и теперь опять будет принадлежать только ей, только ей одной. Она чертила тросточкой какие-то фигурки, а сама посматривала на меня. В глазах ее мелькали веселые светлячки. И голос вышел такой же веселый:
— Че-то, внучок, нас Соколко забыл?
— Он же болеет.
— Хватит, поди, болеть. А кто за него будет лаять-то? Денежки свои зарабатывать?
— Какие денежки?
Но бабушка не ответила. Она смешно хмыкнула и замурлыкала песенку:
Я засмеялся, прервал ее:
— Богатой стать хочешь. Ну-ну…
— И не говори. В богатеньких-то я никогда не была, а вот поись-покушать любила… А че — я не хвастаю. Я правду говорю… Вот сейчас сижу, размышляю — так бы и свекольничков испекла!
— Каких свекольников?
— А неуж не знаешь?
— Не знаю, — признался я.
— Ну, я тебе расскажу, — она положила тросточку рядом, на лавочку, и начала бодреньким голосом:
— Это пирожки, Коля, так называются. Но сперва надо достать добру свеколку. А потом помыть хорошенько да изрезать на дольки. А их тоже надо в печку — да высушить. А потом ломтики истолочь и смешать с ягодным отваром. Ох хорошо будет! Сильно вкусна выйдет начинка! Я еще в детстве ела да не забыла. Ох и хорошо! Каждый раз прошу твою мать — давай сделаем таки пироги! Но че-то не могу допроситься. Так и умру — пирожков не попробую.
— Ты, бабушка, еще двадцать лет проживешь! — утешил я ее, но она на меня рукой замахала:
— А не болтай! Я уж с печи — а ветер встречи. Мне бы хоть еще пару годиков… Это сколько же будет дней?
— Зачем вам?
Она любовно погладила свою тросточку и положила в колени.
— В старости, Коленька, каждый день выходит за год. Вечером вот в постелю ложишься, а душа замирает: то ли проснешься утром, то ли, мол, нет… А вот покушать — не отопруся еще. Я бы и доброй солонинки попробовала. Как ты, Коля, на это?
Я не ответил, как будто прослушал. А у самого в голове засело — зачем она спрашивает про всякую ерунду. И вдруг понял я, догадался — она же отвлекает меня, отвлекает… Чтобы я про Лену не думал, не мучил себя. А бабушка опять гудит мне на ухо:
— Ране-то как мы солили! Теперь уж не солят так — все время нету да недосуг. А у нас было время, — она вздохнула глубоко-глубоко. — Сперва, бывало, посолишь огурчики, а на них слой капустки положишь да придавишь кирпичиком. Капуста-то из огурчиков возьмет весь сок…
И в этот миг открылись соседские ворота. Вышла Маруся с опущенной головой. Увидев нас, подошла к самой лавочке:
— Соколко-то у нас умер… Горе на горе и горем покрыло. Вчера еще пять гусят потеряла, а сегодня — собака. Да хоть бы он старый, а то совсем не старый… — она замолчала и села рядом со мной.
— Ты бы, Николай, им занялся.
— А что надо?.. — спросил я тихо, потому что сжалось дыханье.
— А надо бы унести на степь… Прибрать к земле надо, — сказала она о нем как о человеке и сразу заплакала. Бабушка тоже засопела, поднесла платочек к глазам. А Маруся повторила: — Так я надеюсь на тебя, Николай.
Так я получил это задание, но лучше б не получать… Мне было стыдно и тяжело. Я же ведь Лену во всем обвинял и себя вместе с Леной. Отхлестали, мол, оскорбили его, и вот он умер с расстройства.
— Так ты уж постарайся, — сказала опять Маруся. — Не сохранили дак. Эх ты, Соколко, Соколко…
Часа через два я зашел к ним в ограду. Сокол лежал в сенках на том же месте. Мне вначале показалось, что он спит, но когда потрогал — он был как чугунный. Я хотел поправить у него лапы, но они тоже не гнулись. Я завернул его в старое одеяло и положил в картонную коробку, а коробку стянул бельевой веревкой. Так и понес его на руках… Так и понес…
Когда я был уже за оградой, ко мне подошли бабушка с Олей.
— Ну че, Соколко, прощай давай. Все там будем, да не в одно время… — бабушка еще хотела что-то сказать, но ее душили слезы. Наконец переломила себя.