Конечно, Милли он рассказал. Он рассказал ей все. Он инстинктивно почувствовал, что она не похожа на других, что она не станет его судить, что она действительно поймет. И она поняла. Она хранила его тайны, умерла с ними — и к тому же подарила ему свою жизнь.
После пиццы они оделись и в темноте погуляли по берегу. Линдси не надела куртку, и он натянул на нее одну из своих толстовок с капюшоном, а сам надел джинсовую куртку.
Когда их прогулка закончилась, он подумал, что, возможно, она рассчитывает на то, что он проводит ее обратно к гостинице «Гризли», что, может быть, пора заканчивать их «свидание». Но загвоздка была в том, что ему просто не хотелось этого делать.
— Может, зайдешь обратно в дом? — негромко спросил он, когда они пришли обратно.
Им надо было либо поворачивать направо по дорожке, либо идти дальше, к гостинице.
— Конечно, — тихо ответила она.
А он подумал: «Ты сам напрашиваешься, приятель, сам набиваешься на неприятности». Но он ничего не мог с собой поделать. «Вот почему тебе нельзя, чтобы в твоей жизни появлялась женщина. Ты обязательно к ней привяжешься — и что тогда?» Каждый раз в прошлом, когда он начинал чувствовать хоть тень привязанности, дело заканчивалось катастрофой.
И все равно он позвал ее обратно в дом, обратно в свою жизнь, впуская все глубже и глубже — точно так же, как, двигаясь в ней, ему все время хотелось войти глубже. И, как и в их близости, он не мог себя сдерживать.
Они лежали нагишом на кровати Роба, укрывшись стеганым одеялом Милли. Свет не горел, но они опять открыли окна, впуская в комнату воздух и ночные звуки. После возвращения они еще два раза любили друг друга, и Роб чувствовал себя совершенно выжатым и одновременно таким полным жизни, как никогда прежде.
Нет. В то лето, когда ему только исполнилось восемнадцать, он был полон жизни и чувствовал все то, что только способен чувствовать человек в этом возрасте. Но он не был уверен, что его жизнь тогда была настолько… полной.
— Что привело тебя сюда? — спросила она из полутьмы. — В Лосиный Ручей?
Она лежала на боку рядом с ним и гладила его по груди. Он лежал на спине и наслаждался тем, что она так близко, что ее нога под одеялом лежит поверх его ноги, а ее груди прижимаются к его руке. С первого этажа доносились звуки песни «Догоняем машину» — негромкие, но полные силы, — и он готов был поклясться, что «Снежный патруль» поет о несравненных глазах Линдси.
— Ничего особенного, — ответил он. — Всем надо где-то быть. А я просто оказался здесь.
— Но… почему? Я хотела спросить — откуда ты?
— Из Орегона, — сказал он.
Это была правда. Просто ее было очень мало.
— А почему ты уехал?
— Я вырос в маленьком городке, но… мне там не нравилось. И я уехал в Портленд… а потом в другие большие города. А потом добрался сюда.
— Как, скажи мне, ради Бога, можно попасть в Лосиный Ручей, если его специально не искать? У меня, например, была карта — и то я еле его нашла.
«В Лосиный Ручей можно попасть, если хочешь спрятаться». Но он не мог этого сказать ей.
— Мне трудно тебе ответить, — услышал он собственные слова.
Она еле слышно спросила:
— Почему? С тобой что-то случилось, правда?
«Черт! Не делай со мной этого, моя хорошая!»
— Эбби, я вымотался. Давай спать.
— А Милли знала, почему ты сюда приехал? Почему ты сторонишься людей?
— Угу, — признался он.
Его голос был таким же тихим, как и у нее.
— Вот почему вы двое так сблизились, — сказала Линдси.
— Вроде как.
— Если ты рассказал ей, то почему не можешь рассказать мне?
— Потому что я стану тебе противен, — услышал он свое признание.
Рядом с ним Линдси затихла — и он счел себя последним идиотом.
— Не могу представить себе, Роб, — заговорила она тихо, но твердо, — чтобы ты смог сказать мне что-то такое, что бы вызвало у меня такую неприязнь к тебе.
Он повернул голову на подушке, чтобы видеть ее. В комнате было темно, но он мог различить ее глаза и овал лица.
— Возможно, ты сама удивилась бы, Эбби.
Тут он прижал ладонь к ее щеке и поцеловал ее — крепко, отчаянно. Он сам не знал почему. Или, может, знал. Ему нужно было ощутить ее поцелуй — на тот случай, если он окажется последним. На тот случай, если его молчание ее оттолкнет.
Она ответила на его поцелуй — так же жарко, а потом прошептала:
— Пожалуйста, Роб! Поверь в меня.
Он не ответил. Он просто смотрел на нее — и хотел стать кем-то другим. Человеком без прошлого, без тайн.
— Пожалуйста! — повторила она.
Он честно ответил ей:
— Я не могу тебе рассказать, потому что это будет для тебя непосильным грузом.
— Ты же доверился тете Милли, — напомнила она ему. — Почему же ты не можешь поверить мне?
— Она умирала, — сказал он откровенно. — Ей не надо было хранить мою тайну особенно долго. И она была… каким-то ангелом, Линдси. Она была совсем не похожа на всех, с кем я сталкивался.
Поначалу признаваться Милли было трудно, но к концу рассказа он уже чувствовал, что все в порядке — увидел по ее глазам, что это останется между ними.
Линдси чуть сжала его плечо и проговорила тихо и нежно:
— Я не ангел, Роб, но ты мне дорог. Я уверена, что ты хороший человек. И что бы это ни было…
Роб вздохнул, чувствуя, что совершенно запутался. Он был растерян и измучен… и он снова посмотрел на Линдси, которая лежала рядом с ним в темноте.
— Почему ты так сильно хочешь узнать?
— Честно?
— Да.
Она ответила не сразу — даже прижалась лбом к его плечу. А потом подняла голову.
— Я помню, что сказала тебе, что не хочу, чтобы это — мы с тобой — было серьезно, потому что я только что разорвала помолвку, но, наверное, я ошиблась. И если после этого ты бросишься наутек… ну, тем хуже для меня. Но вот она, правда. И я вижу, что кто-то очень сильно ранил тебя, Роб, и меня это по-настоящему бесит. И я просто хочу узнать… на тот случай, если, может, у меня получится как-то этому помочь.
Роб выслушал ее. Это признание действительно должно было бы заставить его бежать от нее без оглядки. Бог свидетель: еще неделю назад он так бы и сделал. Но за эту неделю очень многое изменилось.
Он не должен говорить ей правду. Это было бы самоубийством. Она не поймет. Она станет его бояться. Возможно, расскажет другим. И пойдут разговоры, и ему придется уехать из Лосиного Ручья, как изо всех других мест, откуда ему пришлось уезжать раньше. Только на этот раз все будет гораздо хуже, потому что он вынужден будет оставить наследство Милли, а в какой-то момент оно стало настоящей его собственностью. Он нашел место, в которое будет вкладывать свой труд, и образ жизни, который хотел бы вести до смерти.
Так что невозможно было понять — совершенно невозможно! — почему он вдруг начал ей рассказывать все голосом, который был смертельно спокойным.
— Как-то вечером, когда мне было восемнадцать, я пошел выпить с парой приятелей.
Она легонько потерла его плечо, без слов говоря ему, что все хорошо, и приглашая продолжать.
«Ради Бога, пусть все будет нормально».
А он вдруг потрясенно понял, что хочет все ей рассказать. Что ему это необходимо. Ему необходимо очистить свою душу. Ему необходимо, чтобы хоть кто-то на этой Земле знал все — и, тем не менее, не порвал бы с ним отношений.
— Билли был моим лучшим другом, ему было столько же, сколько мне. Томми был его младшим братишкой. Мы жили в мерзкой дыре примерно в часе езды oт Портленда, где делать было нечего — только пить и влипать в неприятности. И в тот вечер я был готов на все, лишь бы выбраться из дома: мои родители друг друга ненавидели и по большей части вымещали это на мне.