На большой перемене, когда я спускалась в фойе, то заметила, что он сидит опять на прежнем своем месте, этот мальчик. Я уже хотела было развернуться и спуститься другой стороной, но он меня заметил. И опять что-то было в его взгляде, я не могла ошибаться, что-то особенное. Я прошла мимо с равнодушным лицом, внутри же была преисполнена каким-то непонятным и непривычным чувством приятного раздражения (по-другому выразиться не умею): мне было отчего-то довольно и радостно, оттого, что я не ошибалась, наверно, и в то же время мне хотелось расплакаться от досады, – что ему до меня, почему он так смотрит и почему не заговорит?
Я купила кекс и кофе. Возле подоконников были свободные места, но я пошла и села на вчерашнее свое место, как будто назло самой себе, как будто нарочно, чтобы замучиться. Он по-прежнему не спускал с меня глаз, я чувствовала это всем своим существом, но головы так и не решилась поднять; доела кекс, допила кофе и чуть не убежала.
Выходила из университета – его не было, шла утром опять на занятия – меня взглядом никто не встречал. Я всерьез переживала, Лизавета Андреевна, что вот если сейчас, на большой перемене, я буду спускаться и на лестничной площадке никого не окажется, то я, может быть, сдурею (простите опять за выражение, моя добрая, но лучше нельзя, кажется, в моем случае сказать), меня и без того уже почти лихорадило.
Вторая пара кончилась. Я сходила с лестницы точно в бреду, нащупывая взглядом каждую ступеньку. Вот уже и пролет между вторым этажом и первым, два выступа: на одном кофе и кекс, на другом тот самый мальчик. О том, чтобы пройти с равнодушным лицом, как днем ранее, ни мысли, ни возможности у меня не было. Я остановилась, как вкопанная, уставилась на мальчика, как дурачка (и вновь простите, тетушка), взглядом, полным благодарности. Он, в свою очередь, умничка, ничего не состроил из себя; никакого вида надменного, взгляда такого, от которого у меня впоследствии могло самолюбие взыграть, не сделал, смотрел тепло и приветливо. Мы так целую минуту, наверное, друг дружке проулыбались. Затем он еще раз обратил мое внимание на выступ напротив, спросил, ничего ли он не перепутал. Я только сейчас сообразила, что это же кекс и кофе для меня, чем я в предыдущие дни завтракала. Вдвойне стало отраднее. Потом мы разговаривали об отвлеченных предметах – как будто сто лет знакомы, было у меня такое впечатление, никакой не ощущала я неловкости; решили не изменять традиции, договорились и на следующий день вместе позавтракать.
Так-то, тетушка, вот такое у меня получилось с Костей знакомство, вот такое у меня вышло предлинное письмо. Глубокая ночь на дворе, глаза слипаются. Люблю вас!
Варя.
24 сентября
Понедельник
Душа моя Елизавета Андреевна, что я вам расскажу! Я представляла вам знакомство наше с Костей, как замечательное, оказалось, что оно было замечательнее замечательного, оно было чудесным! Я об этом узнала только сегодня. Помните мое наблюдение, в предыдущем письме, что мальчик (Костя) писал себе что-то в тетрадь, с необыкновенным увлечением, я еще выразила догадку, что не по предмету. Так вот, мой друг пишет роман, он признался в этом. Сюжет пока мне хорошенько не известен, но я знаю, что освещение событий происходит от первого лица, это что-то вроде дневника, в котором главный герой повествует о самом себе, о своих переживаниях, и так из дня в день. Роман, я так понимаю, должен быть психологический, потому что что-то вскользь было упомянуто и о сумасшедшем доме. Главный герой, следовательно, должен быть с расстроенными нервами, но все это предположения, досконально известно только то, что главный герой влюблен, влюблен без памяти и без оглядки, ровно так, как должен быть влюблен сумасшедший. В чем чудесное, спросите вы, и для чего я вам пересказываю все это? Чудесное в том, что предметом любви героя Костиного романа являюсь я! Да, я, и даже не в переносном смысле! (И это не моя выдумка Елизавета Андреевна.) Вот почему автор, Костя, так смотрел на меня, когда впервые увидел, точно как на привидение, потому что я перед ним была, будто из страниц его романа вышедшей. Он говорит, что не мог поверить ни глазам, ни рассудку, думал, что у него, как у его героя, приключилась галлюцинация. Я была свидетельницей его реакции, тетушка, и вполне его словам верю. Вдумайтесь только. Молодой человек задумал роман. У молодого человека есть сюжет, он рисует себе образы, живет ими и с ними почти неразлучно во все часы бодрствования своего, и вдруг один из этих образов, «самый драгоценный» (эта Костина фраза, брошенная им невзначай, признаюсь, душенька, мне особенно польстила) – вдруг этот образ предстает перед глазами во всем своем естестве. Костя утверждает, я почти во всем идентична: мимика, взгляд, жесты, будто он сам придумывал мои характерные черты. Когда он так говорит, тетушка, надо видеть его, он честен. Чем более он узнает меня, тем более убеждается, что уже знает меня, он шутит, что я не так как все на свет произошла, что это он меня выдумал. Милая, можете представить, что я должна при всем при этом чувствовать? Все это очень странно и симпатично. Я польщена, не скрою, но вместе с тем, тетушка, я не могу избавиться от ощущения, что я, против чаяния, выступаю обманщицей перед Костей. Я каждую минуту опасаюсь, что вот-вот его разочарую, чувствую себя, по меньшей мере, принужденно, все думаю, какой мне следует быть, чтобы соответствовать его «фантазии». Тяжело исполнять роль, хотя бы даже и свою собственную. И еще я как будто ревную, ревную к самой себе и не хочу, чтобы меня с кем-то ассоциировали, пусть даже с такою же, как и я, мной. Все это так странно на листе выглядит, что похоже на бред, не правда ли?..