Письма к жене

Я всё надеялся, что получу здесь в утешение хоть известие о тебе — ан нет. Что ты, моя жёнка? какова ты и дети. Цалую и благословляю вас. Пиши мне часто и о всяком вздоре до тебя касающемся. Кланяюсь тётке.

Адрес: Её превосходительству

милостивой государыне

Екатерине Ивановне

Загряжской

В С. Петербург в Зимнем дворце.

Для дост.<авления> H. Н. Пушкиной.

Комментарий 

Автограф: ИРЛИ, № 1485.

Почтовые штемпеля: «Симбирск 1833 сен. 14» и «Получено 1833 сен. 21 вечер».

Впервые: ВЕ, 1878, январь, с. 39. Акад., XV, № 846.

34. 19 сентября 1833 г. Оренбург

19 сент. Оренбург.

Я здесь со вчерашнего дня.[200] Насилу доехал, дорога прескучная, погода холодная, завтра еду к Яицким казакам,[201] пробуду у них дни три — и отправляюсь в деревню через Саратов и Пензу.

Что, жёнка? скучно тебе? мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж — то есть: уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит — я и в коляске сочиняю,[202] что ж будет в постеле? Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе тон московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные дорожные рябчики, пьёт мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом.[203] Бесит меня, да и только. Свет-то мой Иполит![204]кстати о Хамовом племени: как ты ладишь своим домом? боюсь, людей у тебя мало; не наймёшь ли ты кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить? Всё это меня беспокоит — я мнителен, как отец мой. Не говорю уж о детях. Дай бог им здоровья — и тебе, жёнка. Прощай, жёнка. Не жди от меня уж писем, до самой деревни. Цалую тебя и вас благословляю.

Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю[205] — и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица:

На чужой сторонке и старушка божий дар. То-то, жёнка. Бери с меня пример.

Адрес: [Её высокородию

м. г. Наталье Николаевне Пушкиной]

Её превосходительству

милостивой государыне

Катерине Ивановне Загряжской.

В С. Петербург в Зимнем дворце пр.<ошу>^а[206] дост.<авить> Н. Н. Пушкиной.

Комментарий 

Автограф: ИРЛИ, № 1486.

Почтовый штемпель: «Оренбург. 1833 год сентяб. 19».

Впервые: ВЕ, 1878, январь, с. 39—40. Акад., XV, № 847.

35. 2 октября 1833 г. Болдино

2 окт.

Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня[207] — думал здесь найти от тебя письма, и не нашёл ни одного. Что с вами? здорова ли ты? здоровы ли дети? сердце замирает, как подумаешь. Подъезжая к Болдину, у меня были самые мрачные предчувствия, так что не нашед о тебе никакого известия, я почти обрадовался — так боялся я недоброй вести. Нет, мой друг: плохо путешествовать женатому; то ли дело холостому! ни о чём не думаешь, ни о какой смерти не печалишься. Последнее письмо моё должна ты была получить из Оренбурга. Оттуда поехал я в Уральск — тамошний атаман и казаки приняли меня славно,[208] дали мне два обеда, подпили за моё здоровье, на перерыв давали мне все известия, в которых имел нужду — и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моём [23 сентября] вечером пошёл дождь, первый по моём выезде. Надобно тебе знать, что нынешний <год>^а[209] была всеобщая засуха, и что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь, и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав вёрст 50 на санях. Проезжая мимо Языкова, я к нему заехал (отобедать), застал всех трёх братьев,[210] отобедал с ними очень весело, ночевал и отправился сюда. Въехав в границы Болдинские, встретил я попов, и так же озлился на них, как на симбирского зайца.[211] Недаром все эти встречи. Смотри, жёнка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня — искокетничаешься. Одна надежда на бога да на тётку. Авось сохранят тебя от искушений рассеянности. Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорождённый младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами — а на молоденьких <------> шестидесятилетних и не глядел. В деревне Берде,[212] где Пугачёв простоял 6 месяцев, имел я une bonne fortune^б[213] — нашёл 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год.[214] Я от неё не отставал, виноват: и про тебя не подумал. Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и п<отом> <?> к тебе с добычею. В воскресение приходит почта в Абрамово, наде<юсь>^в[215] письма — сегодня понедельник, неделю буду его ждать. Прости — оставляю тебя для Пуг.<ачёва>. Христос с Вами, дети мои. Цалую тебя, жёнка — будь умна и здорова.

200

Приехав в Оренбург 18 сентября, Пушкин остановился у оренбургского военного губернатора В. А. Перовского, который жил на своей даче за городом в версте от Сакмарских ворот на Казаковской улице (ныне Проезд Коммунаров); здесь он встретился с В. И. Далем, в то время — чиновником особых поручений при Перовском. В тот же день Даль повёз Пушкина в баню при Неклюевском военном училище, директором которого был инженер-капитан К. Д. Артюхов, «добрейший, умный, весёлый и чрезвычайно забавный собеседник», — как характеризует его Даль. После бани Артюхов смешил Пушкина охотничьими рассказами (об этом эпизоде см.: Даль В. И. Записки о Пушкине. — П. в воспоминаниях, т. 2, с. 228). Впоследствии Пушкин послал В. А. Перовскому экземпляр «Истории Пугачёвского бунта» с просьбой передать её «тому охотнику, что вальдшнепов сравнивает с Валленштейном или Кесарем» (Акад., XVI, № 1053). Перовский, узнав, что цель приезда Пушкина в Оренбург — собирание материалов о Пугачёве и посещение казачьего села Берды (где в своё время была резиденция Пугачёва), сразу же послал в Берды за казацким атаманом Гребенщиковым и дал распоряжение собрать 19 сентября, к приезду Пушкина, старожилов.

23 октября Перовский получил из Управления Нижегородского военного губернатора отношение учредить секретный надзор «за образом жизни и поведением» Пушкина. Бумага была подписана 9 октября (когда поэт был уже в Болдине). Перовский, не без иронии, написал на этой бумаге: «Честь имею ответствовать вам <…>, что сие отношение ваше получено через месяц по отбытии отсюда г. Пушкина, а потому хотя во время кратковременного его пребывания в Оренбурге и не было за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моём доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий» (PC, 1883, № 1 с. 78; Попов П. Пушкин под надзором в Нижегородской губернии. — В кн.: Пушкин в Болдине. Горький, 1937, с. 111).

201

Пушкин имеет в виду город Уральск, находившийся в 250 верстах от Оренбурга. По дороге поэт заезжал в крепость Нижнеозёрную и Татищеву. Его маршрут до Уральска см.: Попов С. А. Ехал поэт в Оренбург. — В кн.: Рифей. Челябинск, 1981, с. 50. В «Капитанской дочке» Пушкин дал крепости, где происходит действие, вымышленное название Белогорская, но, по словам С. А. Попова, «поместил её на месте бывшей Татищевой» (Там же, с. 54). С Поповым полемизирует В. Савельзон. Расшифровывая один из рисунков Пушкина в его «дорожной записной книжке» как зарисовку Нижне-Озёрной крепости и сравнивая рисунок с описанием Белогорской крепости в «Капитанской дочке», он считает более убедительной эту параллель (см.: Савельзон М. Рукою Пушкина.— В кн.: Рифей, с. 84—87).

202

В «коляске», например, было написано стихотворение «Когда б не смутное влеченье», которое в автографе имело помету: «1833, дорога, сентябрь». Возможно, что «в коляске» была задумана «Сказка о мёртвой царевне» (см. примеч. 7[140] к письму 26). По словам П. В. Нащокина, «„Сказку о царе Салтане“ Пушкин написал в дилижансе, проездом из Петербурга в Москву» (П. в воспоминаниях, т. 2, с. 185). Очевидно, в этом последнем случае речь идёт о замысле или черновых набросках «Сказки», так как написана она была в 1831 г. в Царском Селе.

203

Речь идёт о слуге Пушкина Гавриле (см.: Соколов Д. Н. Пушкин в Оренбурге. — ПиС, вып. 23—24, с. 729). Вернувшись в Петербург, Пушкин писал Нащокину 24 ноября: «При выезде моём из Москвы, Гаврила мой так был пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезть с козел и оставил его на большой дороге в слезах и в истерике, но это всё на меня не подействовало» (Акад., XV, № 862).

204

См. о нём в письме 21.

205

Встреча с калмычкой в 1829 г. описана в «Путешествии в Арзрум» (Акад., VIII, с. 446) и в стихотворении «Калмычке» (1829).

206

^аВ автографе: прост.

207

В «дорожной записной книжке» Пушкина сделан подсчёт расстояния от Пензы до Арзамаса и от Арзамаса до Починок. На основании этой записи (и указания в письме 34: «отправляюсь в деревню через Саратов и Пензу») М. А. Цявловский полагает, что поэт ехал в Болдино кружным путём, и недоумевает, почему он выбрал именно этот путь (1072 версты), в то время как, минуя Пензу, весь путь составил бы лишь 690 вёрст (см.: Рукою П., с. 342). Ю. Л. Славянский, исходя из расчёта времени, затраченного Пушкиным на дорогу, считает, что поэт ехал по более короткому пути — через Сызрань, Симбирск, Ардашев и Абрамово (см.: Славянский, с. 120—121).

208

Приехав в Уральск, Пушкин остановился в доме атамана, Василия Осиповича Покатилова. Покатилов и другие представители войскового командования дали в честь Пушкина два парадных обеда, знакомили его с достопримечательностями города и устраивали встречи с ветеранами-пугачёвцами и очевидцами восстания. В 1835 г. Пушкин переслал Покатилову через В. А. Перовского экземпляр «Истории Пугачёвского бунта» (см.: Письма, т. 4, с. 83). Среди собеседников Пушкина в Уральске был полковник Ф. Г. Бизянов, имя которого упомянуто в «дорожной записной книжке» Пушкина (см.: Рукою П., с. 339). Сведения о Бизянове и других очевидцах пребывания Пушкина в Уральске разысканы Р. В. Овчинниковым (см.: Овчинников Р. В. Над «пугачёвскими» страницами Пушкина. М., 1981, с. 93—133). Так, в частности, Р. В. Овчинникову удалось разыскать сведения о ветеране-пугачёвце Пьянове, которому Пугачёв сказал: «Улица моя тесна» (Акад., IX, с. 27), и других очевидцах, которых упоминает Пушкин в «Истории Пугачёвского бунта». О пребывании Пушкина в Уральске и его собеседниках см. также: Попов С. А. Дороги сентября. — В кн.: Рифей. Челябинск, 1981, с. 50—57.

209

^а Пропущено при переходе на другой лист.

210

О пребывании Пушкина в Языкове известно из писем братьев Языковых. 1 октября 1833 г. А. М. Языков писал к В. Д. Комовскому: «Вчера был у нас Пушкин, возвращавшийся из Оренбурга и с Яика в свою Нижегородскую деревню, где пробудет месяца два, занимаясь священнодействием перед алтарём Камен. Он ездил-де собирать изустные и письменные известия о Пугачёве, историей времени которого будто бы теперь занимается. Из интересных новостей он прочитал нам свою новую сказку Гусар (её купил, дескать у него Смирдин за 1000 рублей сто стихов…)» (ИВ, 1883, № 12, с. 537). Из письма видно, что А. М. Языков несколько скептически относился к историческим занятиям Пушкина. Такой же скепсис виден и в письме H. М. Языкова к М. П. Погодину, написанном также после отъезда Пушкина: «У нас был Пушкин с Яика — собирал сказания о Пугачёве. Много-де собрал, по его словам разумеется. Заметно, что он вторгается в область Истории (для стихов ещё бы туда и сюда) — собирается сбирать плоды с поля, на коем он ни зерна не посеял — писать Историю Петра, Екатерины I и далее вплоть до Павла первого (между нами)» (Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1891, т. 4, с. 161; ЛИ, № 16—18, с. 715). Очевидно, в таком же духе писали братья Языковы и Д. В. Давыдову. Но реакция Давыдова не соответствовала скептической интонации их писем. Поэт-партизан отвечал: «Рад душевно, что Пушкин принялся за дело. Этот лощёный Петербург его губит, а более нас, отвлекая его от вдохновений; впрочем, вы знаете, что он запоем пишет только осенью, и, как кажется, это время года он не дарит праздности; если будете писать к нему, скажите ему мой дружеский поклон» (PC, 1884, № 7, с. 138).

211

См. примеч. 1[198] к письму 33.

212

Пушкин ездил в Берды с Далем. Об этой поездке Даль рассказывает: «Ездил <я> с ним в историческую Бердинскую станицу, толковал, сколько знал и слышал, местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачёвым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугач поднял было пушку, чтобы обстреливать город, — на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемых преданием Пугачёву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался вырваться по льду в крепость, открытую с этой стороны; говорил о незадолго умершем здесь священнике, которого отец высек за то, что мальчик бегал на улицу собирать пятаки, коими Пугач сделал несколько выстрелов в город вместо картечи, — о так называемом секретаре Пугачёва Сычугове, в то время ещё живом, и о берлинских старухах, которые помнят ещё „золотые“ палаты Пугача, то есть обитую медною латунью избу.

Пушкин слушал всё это — извините, если не умею иначе выразиться, — с большим жаром. <...>

Мы поехали в Берды, бывшую столицу Пугачёва. <...> Я взял с собою ружьё, и с нами было ещё человека два охотников. Пора была рабочая, казаков ни души не было дома; но мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугача. Пушкин разговаривал с нею целое утро; ему указали, где стояла изба, обращённая в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу своему сынов отечества; указали на гребни, где, по преданию, лежит огромный клад Пугача, зашитый в рубаху, засыпанный землёй и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это — простая могила. Старуха (И. А. Бунтова) спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощание червонец.

Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого было связано в том краю столько страшных воспоминаний, но ещё менее постигали они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до какого греха да напасти. И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и роковой червонец и донесли: „Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос чёрный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под „пугачёвщину“ и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти“ (Пушкин носил ногти необыкновенной длины: это была причуда его). Пушкин много тому смеялся» (П. в воспоминаниях, т. 2, с. 222—223). Эпизод с червонцем вспомнила и Е. 3. Воронина, посетившая Бердскую станицу 25 ноября 1833 г. (см. её письмо к Е. Л. Энгельке от 26 ноября 1833 г.: РА, 1902, № 8, с. 659—660). Воспоминания Даля кратко обозначают темы его рассказов Пушкину. Попытку реконструкции сведений, которые мог сообщить Пушкину Даль, см.: Овчинников Р. Встреча в Оренбурге. — В кн.: Рифей, Челябинск, 1981, с. 7—45. [Возврат к примечанию[214]]

213

^б удачу.

214

Речь идёт об Ирине Афанасьевне Бунтовой. Сведения о Пугачёве, полученные от Бунтовой, Пушкин сопроводил в «Истории Пугачёва» пометами «Старуха в Берде», «В Берде от старухи» (Акад., IX, № 496, 497). Бунтова была родом из Нижне-Озёрной и как очевидица рассказывала Пушкину о взятии этой крепости, о присяге Пугачёву, о расстреле Харловой и её брата, женитьбе Пугачёва на Устинье Кузнецовой и др., она же спела ему три песни о Пугачёве. Подробно о Бунтовой и беседах с ней Пушкина см.: Овчинников Р. В. Над «пугачёвскими» страницами Пушкина. М., 1981, с. 49—70. Свидетельства о встрече с ней приводятся в воспоминаниях В. И. Даля (см. примеч. 5[212] к данному письму), в письмах Е. 3. Ворониной, бывшей в Бердах вскоре после Пушкина (письма от 25 сентября и 26 ноября 1833 г.: РА, 1902, № 8, с. 647, 658— 660), в дневнике К. А. Буха (см.: Овчинников Р. В. Указ. соч., с. 49, 51), в воспоминаниях А. И. Макшеева (PC, 1870, № 10, с. 418). Песни о Пугачёве, которые Бунтова пела Пушкину, записала потом Воронина. Никто из названных мемуаристов не назвал фамилии Бунтовой. Она была впервые установлена оренбургским краеведом С. Н. Севастьяновым, который посетил Бердскую слободу в 1899 г. и встретился там с казачкой Блиновой, видевшей Пушкина в Бердах в памятный день 19 сентября 1833 г. (см.: Севастьянов С. Н. Несколько указаний о пребывании А. С. Пушкина в Бердах. — Тр. Оренбургской учёной архивной комиссии, 1990, вып. 6, с. 233—234). Даты рождения и смерти И. А. Бунтовой (1760—1848) разыскал С. А. Попов (см.: Попов С. А. 1) Старуха в Берде. — Южный Урал, 1966, 14 января; 2) Оренбургские собеседники Пушкина. — CA, 1969, № 5, с. 115—116). Уже подъезжая к Болдину, в селе Шатки, между Арзамасом и Лукояновым, Пушкин встретился со своим старым знакомцем Константином Михайловичем Савостьяновым (1805—1871), который оставил воспоминания об этой встрече и, в частности, об оренбургских впечатлениях поэта. «Пушкин заехал ко мне в дом, — пишет Савостьянов, — и с большим интересом рассказал свежие впечатления о путешествии своём по Оренбургской губернии, только что возвратившись оттуда, где он собирал исторические памятники, устные рассказы многих свидетелей того времени, стариков и старух, о Пугачёве. Доверие, произведённое к себе этим историческим злодеем во многих невеждах, говорил Пушкин, до такой степени было сильно, что некоторые самовидцы говорили ему лично с полным убеждением, что Пугачёв был не бродяга, а законный царь Пётр III, и что он только напрасно потерпел наказание от злобы и зависти людей. Пушкин в эти часы был чрезвычайно любезен, говорлив и весел» (ПиС, вып. 27—30, с. 149—151).

215

^в Прорвано.