Письма к жене

А вы что сейчас поделываете? Как идут дела и что говорит дедушка? Знаете ли, что он мне написал? За Бабушку, по его словам, дают лишь 7000 рублей, и нечего из-за этого тревожить её уединение.²[26] Стоило подымать столько шума! Не смейтесь надо мной, я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с её карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? (Мой ангел), ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя, аббата Николя, которым был недоволен).³[27] Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней всё моё счастье. Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 вёрст и сквозь 5 карантинов. Карантины эти не выходят у меня из головы. Прощайте же, мой ангел. — Сердечный поклон Наталье Ивановне; от души приветствую ваших сестриц и Сергея. Имеете ли вы известия об остальных?

30 сент.

Комментарий

Автограф в парижской коллекции С. Лифаря.

Почтовый штемпель: «Арзамазъ 1830 окт. 1».

Впервые (в русском переводе): ВЕ, 1878, январь, с. 14—15; по автографу: Письма Пушкина к H. Н. Гончаровой, с. 49—50; фототипическое воспроизведение там же, между с. 48 и 49. Акад., XIV, № 525.

8. 11 октября 1830 г. Болдино

L’entrée à Moscou est interdite¹ et me voilà confiné à Boldino. Au nom du ciel, chère Наталья Николаевна, écrivez-moi malgré que vous ne le vouliez pas. Dites-moi où êtes-vous? avez-vous quitté Moscou? y a-t-il un chemin de travers qui puisse me mener à vos pieds? Je suis tout découragé et ne sais vraiment que faire. II est clair que cette année (maudite année) notre mariage n’aura pas lieu. Mais n’est-ce pas que vous avez quitté Moscou? S’exposer de gaîté de cœur au beau milieu de la peste serait impardonnable. Je sais bien qu’on exagère toujours le tableau de ses ravages et le nombre des victimes; une jeune femme de Constantinople me disait jadis qu’il n’y avait que la canaille qui mourait de la peste² — tout cela est bel et bon; mais il faut encore que les gens comme il faut prennent leurs précautions, car c’est là ce qui les sauve et non leur élégance et leur bon ton. Vous êtes donc à la campagne, bien à couvert de la Choléra, n’est-ce pas? Envoyez-moi donc votre adresse et le bulletin de votre santé. Quant à nous, nous sommes cernés par les quarantaines, mais l’épidémie n’a pas encore pénétré. Boldino a l’air d’une île entourée de rochers. Point de voisins, point de livres. Un temps affreux. Je passe mon temps à griffonner et à enrager.³ Je ne sais que fait le pauvre Monde, et comment va mon ami Polignac.⁴ Ecrivez-moi de ses nouvelles, car ici je ne lis point de journaux. Je deviens si imbécile que c’est une bénédiction. Что дедушка с его медной бабушкой? Оба живы и здоровы, не правда ли? Передо мной теперь географическая карта; я смотрю, как бы дать крюку и приехать к вам через Кяхту или через Архангельск? Дело в том, что для друга семь вёрст не крюк; а ехать прямо на Москву значит семь вёрст киселя есть (да ещё какого? Московского!). Voilà bien de mauvaises plaisanteries. Je ris jaune, comme disent les poissardes. Adieu. Mettez-moi aux pieds de M^de votre mère; mes bien tendres hommages à toute la famille. Adieu, mon bel ange. Je baise le bout de vos ailes, comme disait Voltaire à des gens qui ne vous valaient pas.

11 octobre.

Адрес: Её высокоблагородию

милостивой государыне

Наталье Николаевне

Гончаровой.

В Москве, на Никитской

в собственном доме.

Перевод

Въезд в Москву запрещён,¹[28] и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? нет ли окольного пути, который привёл бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не правда ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличивают картину опустошений и число жертв; одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье²[29] — всё это прекрасно, но всё же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон. Итак, вы в деревне, в безопасности от холеры, не правда ли? Пришлите же мне ваш адрес и сведения о вашем здоровье. Что до нас, то мы оцеплены карантинами, но зараза к нам ещё не проникла. Болдино имеет вид острова, окружённого скалами. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь.³[30] Не знаю, что делается на белом свете и как поживает мой друг Полиньяк.⁴[31] Напишите мне о нём, потому что здесь я газет не читаю. Я так глупею, что это просто прелесть. (.....) Вот поистине плохие шутки. Я смеюсь «и желтею», как говорят рыночные торговки (т. е. «кисло усмехаюсь»). Прощайте, повергните меня к стопам вашей матушки; сердечные поклоны всему семейству. Прощайте, прелестный ангел. Целую кончики ваших крыльев, как говаривал Вольтер людям, которые вас не стоили.

26

Это письмо А. Н. Гончарова неизвестно. «Бабушка» — статуя Екатерины II (см. примеч. 4[11] к письму 3).

27

Эту легенду о Л. А. Пушкине поэт повторяет и в так называемом «Начале автобиографии»: «Дед мой был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урождённая Воейкова, умерла на соломе, заключённая им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую её связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на чёрном дворе…» (Акад., XII, с. 311). Факт с повешенным учителем опровергается формулярным списком о службе Л. А. Пушкина, где значится, что он «за непорядочные побои находящегося у него в службе венецианца Харлампия Меркади был под следствием, но по именному указу поведено его, Пушкина, из, монаршей милости простить» (Письма, т. 2, с. 469). Отец поэта, прочитав опубликованные в апреле 1840 г. в «Сыне Отечества» отрывки из «Записок» А. С. Пушкина, счёл необходимым вступиться за «священную память» своего отца и писал по этому поводу: «История о французе и первой жене его много увеличена. Отец мой никогда не вешал никого, не содержался в крепости двух лет. — Он находился под домашним арестом это правда, но пользовался свободой. В поступке его с французом содействовал ему родной брат его жены, Александр Матвеевич Воейков: сколько я знаю, это ограничилось телесным наказанием, — и то я не выдаю за точную истину. Знаю, что отец мой и в счастливом супружестве с моей матерью, на которой он женился шестнадцати лет, с нежностию вспоминал о первой жене своей» (Современник, 1840, т. 19, с. 102—106). О полемическом выступлении С. Л. Пушкина см.: Эйдельман Н. Я. В родню свою неукротим. — Знание — сила, 1981, № 1, с. 34—36). Ошибка Пушкина объясняется тем, что о характере и поступках Л. А. Пушкина в семье старались не говорить. Заключая рассказ о деде, поэт пишет: «Всё это я знаю довольно темно. Отец мой никогда не говорит о странностях деда, а старые слуги давно перемерли» (Акад., XII, 311).

28

Холера появилась в Москве в 10-х числах сентября. В дневнике П. А. Вяземского 3 октября записано: «Сегодня минуло две недели, что я узнал о существовании холеры в Москве» (Вяземский, т. 9, с. 140). Въезд в Москву был закрыт 1 октября 1830 г. (см. в письме Ф. Кристина к С. А. Бобринской от 2 октября 1830 г.: «Со вчерашнего дня Москва заперта, в течение 12 дней её покинуло 60 тысяч человек. Теперь никто не выедет и не въедет без нового распоряжения… Все кричат о страшной опасности…» (РА, 1884, кн. 3, с. 141).

29

Имя этой женщины не установлено. О ней же Пушкин пишет Е. М. Хитрово уже около 20 июня 1831 г. из оцепленного карантинами Царского Села: «Итак, у вас появилась холера; впрочем, не бойтесь. Это та же история, что и с чумой; порядочные люди от неё не умирают, как говорила маленькая гречанка. Надо надеяться, что эпидемия окажется не слишком сильной, даже среди простого народа» (Акад., XIV, № 615; подлинник по-французски).

30

Знаменитая «Болдинская осень» для Пушкина была особенно плодотворной. Вернувшись в Москву, он писал Плетнёву: «Скажу тебе (за тайну) что и в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привёз сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ую и 9-ую, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400) („Домик в Коломне“. — Я. Л.), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: Скупой рыцарь, Моцарт и Салиери, Пир во время чумы и Д.<он> Жуан. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Ещё не всё: (Весьма секретное). Написал я прозою 5 повестей („Повести Белкина“. — Я. Л.), от которых Баратынский ржёт и бьётся — и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает» (Акад., XIV, № 546). [Возврат к примечанию[18]]

31

Полиньяк Жюль-Август-Арман-Мари (1780—1847) — министр иностранных дел при французском короле Карле X, был арестован во время Июльской революции 1830 г. и приговорён к пожизненному заключению (освобождён в 1836 г.). Революционные круги требовали его казни, а монархисты утверждали, что оснований для суда нет. Пушкин считал, что необходимы суд и казнь, и заключил в августе 1830 г. пари с Вяземским (на бутылку шампанского), казнят ли министра. 29 сентября 1830 г. он спрашивал Плетнёва: «Месяц я здесь прожил, <...> не читая журналов, так что не знаю, что делает Филип [Август] и здоров ли Полиньяк» (Акад., XIV, № 523). 5 ноября в письме к Вяземскому он вспоминает о пари: «Кстати: о Лизе голенькой <Е. М. Хитрово> не имею никакого известия. О Полиньяке тоже. Кто плотит за шампанское, ты или я? Жаль, если я» (Акад., XIV, № 534).