Это ещё не всё: вернувшись сюда, я надеялся, по крайней мере, найти письмо от вас. Но надо же было пьянице-почтмейстеру в Муроме перепутать пакеты, и вот Арзамас получает почту Казани, Нижний — Лукоянова, а ваше письмо (если только есть письмо) гуляет теперь не знаю где и придёт ко мне, когда богу будет угодно. Я совершенно пал духом, и так как наступил пост (скажите маменьке, что этого поста я долго не забуду), я не стану больше торопиться; пусть всё идёт своим чередом, я буду сидеть сложа руки. Отец продолжает писать мне, что свадьба моя расстроилась. На днях он мне, может быть, сообщит, что вы вышли замуж… Есть от чего потерять голову. Спасибо кн. Шаликову, который наконец известил меня, что холера затихает.3[40] Вот первое хорошее известие, дошедшее до меня за три последних месяца. Прощайте, (мой ангел), будьте здоровы, не выходите замуж за г-на Давыдова и извините моё скверное настроение. Повергните меня к стопам маменьки, всего хорошего всем. Прощайте.
Автограф в парижской коллекции С. Лифаря.
Почтовый штемпель: «Арзамазъ 1830 ноя. 29».
Впервые (в русском переводе): ВЕ, 1878, январь, с. 17—18; по автографу: Письма Пушкина к H. Н. Гончаровой, с. 64—65; фототипическое воспроизведение там же, между с. 64 и 65. Акад., XIV, № 537.
12. 26 ноября 1830 г. Болдино
D’après votre lettre du 19 Nov.<embre> je vois bien qu’il faut que je m’explique. Je devais quitter Boldino le 1-r octobre. La veille j’allais à une trentaine de verstes de chez moi chez la Psse Galitzin1 pour savoir au juste le nombre des quarantaines, le chemin le plus court etc. Comme sa campagne se trouve sur le grand chemin, la Psse s’était chargée de savoir tout cela au juste.
Le lendemain 1-r octobre en revenant chez moi, je reçois la nouvelle que la Choléra a pénétré jusqu’à Moscou, que l’Empereur y est2 et que les habitants l’ont tous abandonnée. Cette dernière nouvelle me rassure un peu. Ayant appris cependant que l’on délivrait des certificats pour un passage libre ou, au moins, pour un temps moindre de quarantaine, j’écris à cet effet à Нижний. On me répond que le certificat me serait délivré à Лукоянов (comme quoi Boldino n’est pas infecté). En même temps on m’apprend que l’entrée et la sortie de Moscou sont interdites.3 Cette dernière nouvelle et surtout l’incertitude de votre séjour (je ne recevais de lettre de personne à commencer par Mr mon frère, qui se soucie de moi comme de l’an 40) m’arrêtent à Boldino. Arrivé à Moscou, je craignais ou plutôt j’espérais de ne pas vous y trouver, et quand même on m’y aurait laissé pénétrer,j’étais sûr qu’on ne m’en laisserait pas sortir. En attendant le bruit que Moscou était désert se confirmait et me rassurait.
Tout à coup je reçois de vous un petit billet ou vous m’apprenez que vous n’y avez pas songé… Je prends la poste; j’arrive à Лукоянов où l’on me refuse un passe-port sous prétexte que j’étais choisi pour inspecter les quarantaines de mon district.4 Je me décide à continuer ma route après avoir envoyé une plainte à Нижний. Arrivé sur le territoire de Vladimir, je trouve que la grand’route est interceptée et que personne n’en savait rien, tellement les choses sont ici en ordre. Je reviens à Boldino, ou je resterai ju<squ>’àa[41] ce que je n’aie reçu le passeport et le certificat, c’est-à-dire jusqu’à ce qu’il plaira à Dieu.
Vous voyez donc (si toutefois vous daignez me croire) que mon séjour ici est forcé, que je ne demeure pas chez la Psse Galitzin, quoique je lui aie rendu une visite; que mon frère cherche à s’excuser quand il dit m’avoir écrit dès le commencement de la Choléra, et que vous avez tort de vous moquer de moi.
Sur ce — je vous salue.
26 nov.
Абрамово n’est pas la campagne de la Psse Galitzin comme vous le croyez — mais une station à 12 verstes de Boldino, Лукоянов en est à 50.
Comme il parait que vous n’êtes pas disposée à me croire sur parole je vous envoyé deux documents de ma détention [forcée <?>.]5
Je ne vous ai pas dit la moitié de toutes les contrariétés que j’ai eu à [essy] essuyer. Mais ce n’est pas en vain que je suis venu me fourrer ici. Si je n’avais pas été de mauvaise humeur en venant à la campagne, je serais retourné à Moscou dès la seconde station, ou j’ai appris que la Choléra ravageait Нижний. Mais alors je ne me souciais pas de rebrousser chemin et je ne demandais pas mieux que la peste.
Из вашего письма от 19 ноября вижу, что мне надо объясниться. Я должен был выехать из Болдина 1-го октября. Накануне я отправился вёрст за 30 отсюда к кн. Голицыной,1[42] чтобы точнее узнать количество карантинов, кратчайшую дорогу и пр. Так как имение княгини расположено на большой дороге, она взялась разузнать всё доподлинно.
На следующий день, 1-го октября, возвратившись домой, получаю известие, что холера добралась до Москвы, что государь там,2[43] а все жители покинули её. Это последнее известие меня несколько успокаивает. Узнав между тем, что выдают свидетельства на свободный проезд
или, по крайней мере, на сокращённый срок карантина, пишу на этот предмет в Нижний. Мне отвечают, что свидетельство будет мне выдано в Лукоянове (поскольку Болдино не заражено), в то же время меня извещают, что въезд и выезд из Москвы запрещены.3[44] Эта последняя новость, особенно же неизвестность вашего местопребывания (я не получал писем ни от кого, даже от брата, который думает обо мне, как о прошлогоднем снеге) задерживают меня в Болдине. Я боялся или, вернее, надеялся по прибытии в Москву вас там не застать и был уверен, что если даже меня туда и впустят, то уж наверное не выпустят. Между тем слух, что Москва опустела, подтверждался и успокаивал меня.
40
Князь Шаликов Пётр Иванович — издатель «Дамского журнала» и «Московских ведомостей». «Московские ведомости» Пушкин получал в Болдине (см. в его письме к М. П. Погодину от начала ноября 1830 г.: «Из Моск. Ведомостей, единственного журнала, доходящего до меня, вижу, любезный и почтенный Михайло Петрович, что вы не оставили Матушки нашей»
43
Николай I приехал в холерную Москву, чтобы своим личным присутствием успокоить её жителей. Узнав об этом, Пушкин писал П. А. Вяземскому 5 ноября 1830 г.: «Каков государь? молодец! того и гляди, что наших каторжников простит — дай бог ему здоровье!» (
44
По распоряжению Николая I Москва с 1 октября была оцеплена «и никто из оной не выпускаем, а равно и впускаем в оную не был, кроме следующих с жизненными и другими необходимыми припасами». 14 октября для выезжающих был установлен 14-дневный карантин. Так продолжалось до 6 декабря 1830 г.