— Сейчас буду, — ответил он и положил трубку.
«Надо открыть дверь», — подумала я. Мне кое-как удалось сесть, но я не могла ни за что ухватиться. Руки соскальзывали, как будто я двигалась в воде. Я сползла на колени и добралась до прихожей. Болезненные уколы в позвоночник не прекращались. Это доводило до отчаяния, мне казалось, будто в меня впиваются когти смерти… Я лежала на полу в прихожей, под дверью, когда услышала быстрые шаги.
— Я здесь, — хотелось крикнуть, но я не могла.
Я очнулась уже в «скорой помощи», меня подключили к кислородной маске. Даже пробовала сесть, но меня остановили. С одной стороны были чужие руки, с другой — знакомые, но я не могла определить чьи. Однако на всякий случай вцепилась в них. Они были как спасательный круг. Вдруг послышался голос. Я его тоже знала, но не помнила, кому он принадлежит.
— Я с тобой, все будет хорошо, не бойся, Эльжбета.
А, значит, это отец. Только почему он не говорит «Эля»? Ну да, он обижается на меня…
— Папочка, — ответила я ласковым голосом, к горлу подступила волна необыкновенного счастья. — Папочка…
В этот раз он, кажется, ответил мне «Эля», я точно не расслышала. А потом я начала видеть уже четче. Мы были в больнице. Меня вынесли из машины на носилках. Я узнала того человека, что находился рядом. Это был он, но ему не позволили идти дальше. И вновь я видела перед собой лицо, полное страха.
— Ты что, всегда должен быть таким? — произнесла я резко. — Таким мелодраматичным… Теперь еще скажи что-нибудь о моих волосах!
Я не знаю, для чего произнесла эти слова, у меня они ни с чем не ассоциировались, но мой голос звучал зло. Он дотронулся до моей руки, а потом остался где-то сзади.
Надо мной склонился мужчина в белом халате — наверное, врач.
— Как ваша фамилия? — спросил он.
— Эльжбета Эльснер.
— Нет, ваша фамилия Кристина Кожецкая.
— Кристина Э. Кожецкая, — поправила я.
— Наконец-то вы вспомнили, — воскликнул врач, не придавая этому «Э» значения, хотя в нем был весь смысл. — Сожмите мне руку, — сказал он. Но моя кисть стала вдруг безвольной. — Ну давайте. — А я не могла. — Очень хорошо, — подбодрил врач, — теперь вас осмотрит окулист.
Я увидела другого мужчину в белом халате. Он посветил мне в глаз.
— Смотрите прямо перед собой, — проговорил он.
— Пан доктор, я чувствую себя одиноко, — неожиданно пожаловалась я чужому человеку.
Ничего не ответив, он отошел.
А потом перед глазами все замелькало от белых халатов. Меня положили на твердый стол и приказали подтянуть колени к подбородку. Я лежала голая в позе эмбриона. Кто-то крепко взял мою голову и прижал ее к коленям. Я услышала голос:
— Вы почувствуете укол в позвоночник. Прошу вас не двигаться, иначе вы себе навредите.
«Я давно себе навредила», — подумала я без эмоций, не почувствовав укола. Это было другое ощущение. Словно мне высыпали на спину тысячу маленьких муравьев, которые своими дорожками путешествовали по мне один за другим в разных направлениях. «Муравьи бегут, как гусята», — подумала я, но на меня тут же навалилась черная меланхолия. Из глаз потекли слезы.
— Почему вы плачете? — спросила медсестра. — Больно?
— Нет, мне так одиноко, — повторила я вновь.
Она тоже не поняла, не могла понять, как можно чувствовать себя одинокой в толпе людей. Все разошлись, а на меня надели больничную рубашку и, положив на носилки, перенесли куда-то. Я оказалась в узком помещении, где стояла кровать, а рядом из стены выходили какие-то краны и резиновые трубочки. Напротив меня находилась стеклянная дверь, через которую я увидела сидевшую за столом медсестру.
Мне было неудобно лежать, казалось, что голова находится очень низко, как будто я вообще на ней стою, и от этого она все больше сплющивается. Я боялась, что вскоре голова превратится в блин и исчезнет. Мне подумалось, как это ужасно — не иметь головы, и я окликнула медсестру. Та сразу оказалась рядом.
— Вам больно? — спросила она. — Сейчас подсоединю вас к капельнице.
Я хотела объяснить ей, но так торопилась, что слова не складывались в предложения. Маячило только, что моя голова… Но что с головой?
Потом подъехала капельница. Рука сделалась неподвижной, теперь надо мной висела самая нудная на свете бутылка, она могла говорить только одно слово: «кап-кап». А как весело, когда из нее наливается водка. Мы с тобой любили пить водку, а больше всего любили пить вдвоем на Мазурах. Ты ходил там во фланелевой клетчатой рубашке, штанах из тика и в резиновых сапогах, но даже в этой одежде в тебе чувствовался стиль. Это всегда был ты. Твоя прекрасная голова, широкая спина, за которой я неизменно чувствовала себя в безопасности. А теперь у меня болела голова. Это была незнакомая боль, поэтому я так испугалась, а еще больше меня путало падение куда-то, где не было дна. Временами мне казалось, что это мой собственный мозг облепил тело, парализовал волю и не дает сопротивляться. Как защищаться перед тем, что контролирует каждое колебание собственного сознания. Единственной защитой была твоя тень на стене. Может, это звучит смешно, но тень от твоей головы, наклонившейся надо мной, всегда извещала о конце кошмара.