— Я хотел бы поговорить с пани Кожецкой.
— Это я. — Почувствовала, как все во мне оборвалось.
— Говорит Квятковский.
— Узнала, — сказала я, стараясь успокоиться.
— Могли бы мы с тобой встретиться?
— Хорошо.
— Когда?
— Это срочно? — Задавая этот вопрос, я уже знала, что он бессмысленный.
— Я уезжаю.
От одного этого слова у меня закружилась голова. Только не это, подумала я. Это как смерть, о которой мне удалось забыть. Ведь в последние годы были только рождения… Моей веры, потом Артура и, наконец, покоя… А теперь вдруг… Я не спрашивала, почему и куда он уезжает. Был июнь шестьдесят восьмого года.
— В кафе? — спросил он.
— Я приду к тебе, если ты один.
— Я один, но поменял квартиру.
Он открыл дверь. Меня ошеломило его изменившееся лицо. Наверное, потому, что он совершенно облысел. Мы смотрели друг на друга.
— Можно войти? — спросила я.
Он впустил меня. Квартирка была маленькая, с кухней в прихожей. Я увидела незнакомую мебель.
— Хочешь кофе? — спросил он.
Я неожиданно прижалась к нему. Чувствовала, как бьется его сердце. Приложила к груди свою руку. Минуту мы стояли так в чужой обстановке. Было тесно и неуютно, как в гостинице.
— Ты давно тут живешь?
— Два месяца. Мне велели уезжать со дня на день.
— А что с прежней мебелью? — спросила я, чтобы как-то отвлечься.
— Я продал ее, она тут бы не поместилась.
— А книги?
— Запаковал в коробки. Уже нет смысла распаковывать. Едут со мной.
— Когда?
— Через неделю.
Это был очередной удар судьбы.
— Почему ты позвонил мне так поздно? — неожиданно с обидой спросила я.
— Я позвонил, чтобы попрощаться.
— Хочешь пойти со мной в постель?
Он в молчании покачал головой.
— Хочешь кофе? — повторил он свой вопрос.
— А ты?
— Я тебя спрашиваю.
— Хорошо.
Я смотрела, как он суетится в этой кухоньке-прихожей. Из шкафчика над плитой он достал чашки. Мы сидели, разделенные столом.
— Что будешь делать на Западе?
— По правде сказать, я уезжаю в Израиль, — ответил он. — Был евреем, стал коммунистом, потом хотел быть поляком, а теперь снова еврей. Может, стану там полицейским псом, это у меня получается лучше всего. Будут меня напускать на арабов.
— Не говори так, — произнесла я.
Вдруг я вспомнила, как первый раз увидела его. Это произошло в борделе. Я спускалась по лестнице в том куцем платьице, а он стоял внизу, оперевшись на балюстраду, и с кем-то разговаривал. Повернул голову и посмотрел на меня. Я увидела его лицо сверху, и показалось, что откуда-то знаю его. И неожиданно проблеск: скульптурная группа «Лаокоон»! В кабинете отца под стеклом висела большая ее фотография. Отец сказал, что скульптуру нашли в Риме. Я как бы слышала его голос, когда он рассказывал, что это произведение родосских скульпторов было создано еще до нашей эры. Троянский прорицатель Лаокоон, возражавший против принятия подарка ахейцев[5] — деревянного коня, был задушен змеями вместе с сыновьями. Факты сохранились у меня в памяти, и тогда я подумала, что он похож на одного из этой скульптурной группы. Такая же поднятая голова, изгиб шеи и взгляд человека, погибающего от удушья.
— Что? — спросил он.
Я смущенно усмехнулась, словно меня поймали с поличным.
— Почему ты так на меня посмотрела?
— Я вспомнила тот момент, когда мы первый раз увиделись. А ты помнишь?
— Ты спускалась по лестнице.
Я закивала головой.
Он неожиданно взял меня за руку:
— Эльжбета, поехали со мной. — Эти слова прозвучали мольбой. Он вновь просил о том, что было невозможно.
— Я не могу. — Слезы навернулись у меня на глазах.
— Он держит тебя тут? — Его голос прозвучал безнадежно.
— Меня держит все… пережитое здесь, сам город и осенний Казимеж, когда сушат сливы и виден дым над крышами. Я бы не смогла жить в другом месте.
— Всегда найдется такой христианин, который кинет в тебя камень, — с горечью произнес он.
— Может быть, я сама его в себя бросила. — И тут же пожалела об этих словах, потому что у него в глазах появилась надежда.
Моя жизнь стабилизировалась. Однако где-то в глубине души оставалась невысказанная печаль. Какая-то частичка меня тосковала о том, что я добровольно отвергла. Одновременно с его отъездом я теряла навсегда вторую половинку грецкого ореха и как бы часть собственного «я». Но ничего не могла с этим поделать. Мы попрощались, он поцеловал мне руку. Я пожелала ему счастливого пути. Спускаясь с лестницы, плакала…
5
Так у автора. Согласно античному мифу, троянцы приняли деревянного коня за божественный дар и решили втащить в город. Лаокоон пытался остановить соотечественников, предсказывая, что конь принесет им несчастье. Но поскольку боги уже предопределили судьбу Трои, Посейдон наказал жреца за вмешательство, послав из моря двух чудовищных змей.