Мысленно, я написал несколько десятков речей о знакомстве с Марком. О том, как в первые же дни познакомились с ним в песочнице, и он разбил мне нос. А после он написал мне первое «официальное» письмо с извинениями - я тогда, в отличие от него, ни читать, ни писать не умел. «Тут говорится, что я извиняюсь и считаю тебя своим другом», - разъяснил мне он. Так оно и стало, мы действительно стали друзьями. В этой речи я бы мог рассказать, что храню эту записку до сих пор, но это неправда. В жестяной шкатулке от перфоратора, где я хранил свои детские воспоминание лежит подаренная бутылка скотча и диск Depeche Mode.
Еще я бы мог рассказать, что мой брат умел замечать в людях такое, что сами они записывали на подкорке. Например, кто в тайне от жены пьет в туалете бутылку дерьмового вина, или про проблемы человека с осознанием своей религиозности. Он был для меня как мой собственный архив с интересными фактами. И как творец моей истории - ведь практически каждую новогоднюю ночь мы проводили вместе, как правило, у меня дома.
Или о том, что Марк был просто помешан на песнях Depeche Mode. Это началось еще в школе, когда ему попалась запись с синглом «It’s no good». Он затащил меня в комнату и несколько десятков раз заставил послушать эту песню. «Когда же ты поймешь? Неужели нам нужно ждать, пока наши миры не столкнутся? Открой свои глаза! Ты не можешь изменить ситуацию.», - пел Дейв Гаан, и его голос казался одновременно нечеловечески сильным и уязвимым.
После этого открытия он начал собирать настоящую коллекцию всех песен со странной лирикой.
Он, как и я, ни разу не бывал дальше нашего города. «Успею еще», - как-то ответил он, разводя руками, словно показывая, какой кусок жизни ждет впереди.
Александр и Рози просили меня произнести речь на первых поминках, на серьезных, которые должны были пройти сразу после панихиды в церкви, что их семья посещала несколько лет. Но она не состоялась, потому что отец Воцлав хоть и был другом семьи, но строго придерживался правил. Он сказал, что их сын совершил смертный грех, следовательно, его душе не место в раю, а телу - на христианском кладбище.
Хотя вторая половина была сказана лишь ради красного словца. Полиция далеко не сразу отдала труп. По всей видимости, он выпил бензин или какое-то другое горючее вещество, хотя никого из тех, кто его знал, это бы нисколько не удивило. Он никогда не скачивал музыку в интернете, одежду покупал в секонд хэндах, а книги на рынках.
К тому же, царило недоумение, что сказать после похорон. В этом случае что ни скажи, а прозвучит дерьмово.
Я пытался написать серьезную речь на листике бумаги. Для этого даже включил Depeche Mode и выпил любимого скотча Марка, но в голову ничего не лезло кроме недоумения.
Я извинился перед Александром и сказал, что мой язык не способен повернуться.
Я лгал им не впервые.
По всему городу ходили отвратительные слухи. «Ничего удивительного. Издалека было видно, что он гей», - шептали люди в магазинах. Мы с Марком знали, что некоторые именно так и отзываются, - но скорее это было из-за нестандартной внешности, рыжих волос и россыпи татуировок, которые украшали его тело. Но теперь, когда он умер, подобные комментарии стали более резкими.
На языках был не только Марк. В местном баре краем уха я слышал грязные вещи о Рози. «На ее месте я бы никогда не пустила сына с «такими» наклонностями так далеко от дома». Как ни странно, это говорила госпожа Флетчер, ставшая известна благодаря тому, что переспала с половиной города и имела четырех детей от четверых разных отцов. Я было хотел спросить не хочет ли она засунуть свой язык туда где света нет, но почему-то выплеснул содержимое бокала ей в лицо. После этой перепалки владельцу бара по кличке Олли пришлось увезти меня домой.
Александр и Рози даже при самых мимолетных разговорах не хотят меня отпускать. То ли они видят виновным меня, то ли ищут некое утешение. В любом случае вопросы «А ты догадывался?» сидели глубоко в печени.
Они думают, что я бы им сказал если бы знал что-то заранее, но правда в том, что я бы сорвался с места и попытался решить все сам. Родители никогда не были авторитетом для нас, хоть мы их бесконечно уважали.
«Вынужден сообщить, что череда обстоятельств стала роковой и моя смерть неизбежна», - писалось в письме. Вынужден? Череда обстоятельств? Здесь пахло жаренным и план всплыл у меня в голове сам.