— Счастливы приветствовать вас в Асгарде, — завершила речь супруга леди Фригг. Старая чародейка досадливо покосилась на царицу. У асиньи Фригг имелись неплохие задатки к тому, чтобы с возрастом, пройдя положенные круги посвящений и развив свой дар предвидения, занять место среди вёльв. Но Фригг предпочла магии выгоднейшее замужество, титул и детишек. Вот они, красавчики, как на подбор, одни сыновья — неразлучный с молотом Тор, задиристый остряк Хермод, признанный байстрюк, молчаливый и добродушный увалень Видар. И младшенький, из-за которого закрутилась вся полоумная свистопляска, Бальдр. — Уповаем, что вы принесли добрые вести, и сожалеем, что вы так редко навещаете нас… ведь мы всегда рады вам, досточтимая госпожа. Входите же, разделите с нами хлеб и мед, — Фригг повела рукой. Гостеприимный жест ее был плавен, красив и отточен до последней мелочи многими годами упражнений.
— Благодарствую, — буркнула Гюльва. — Только недосуг мне лишние разговоры разговаривать, чужое время тратить. Нынче был мне сон, — толпа притихла, неловко звякнул оконечьем копья по мрамору замешкавшийся стражник. — Услыхала я речи, достойные царского слуха, оттого и отправилась в дорогу дальнюю… — вёльва потихоньку шевелила пальцами, сжимающими клюку. Незаметные движения не сделали ее скрипучий голос подобным грому гремящему и молнии разящей, но на краткое время позволяли обрести возможность полностью завладеть вниманием каждого из слушающих. Любой из пристально глядящих на нее асов и асиний мог бы потом поклясться, что зловещая старуха горбилась прямо у него за плечом, вкрадчиво нашептывая прямо на ухо:
— Сидя в пещере
Ведала многое.
Прошлого тени,
Грядущего знаки.
Мертвая дева
Стала под солнцем,
Витязю руку
Свою посулила.
Копьеметатель,
Света хранитель…
Сила вошла в нее, как зазубренная стрела вонзается в живую плоть — мгновенно, остро и больно, так больно.
«Нет, не сейчас, только не сейчас! — взвыла Гюльва. — Не надо! Не надо, не хочу, нет, нет, нет…»
Слишком поздно. Она перестала быть, ослепла и оглохла, став овеществленным голосом Судьбы. Натягивающиеся нити вынуждали вёльву размахивать руками и открывать рот, выплевывая в содрогнувшуюся толпу окровавленные ошметки Будущего. Гюльва забыла все и вся, потеряв себя. Повторяли же ей наставницы: нельзя безнаказанно играть с Силами, что превыше нас. Откровение подхватило ее и поволокло за собой, в темноту, по бурнокипящей реке, безжалостно ударяя о камни, швыряя и переворачивая. Неведомые звери с рыком когтили ее, раздирая на части, змеи с шипением вонзали клыки ей в глаза. Она не могла кричать, не могла позвать на помощь, она могла только пророчить, срывая голос и теряя рассудок. Тысячи тысяч глаз смотрели на нее. Огненные хлопья падали с плачущего неба, сквозь дымные клочья летели в поисках добычи ястребы с железными когтями и клювами. Горели трава и деревья, полыхали города богов и смертных, гибли звери и птицы. Пламя и лед сражались меж собой, но не было в той битве ни победителя, ни пораженного, и бесконечно медленно падал сраженный в бою воин. Сквозь его ставшее прозрачным тело сияли звезды, и вставала за ним окутанная драным покрывалом тень. Поднимал сшитые из саванов паруса корабль, рычал огромный волк, от грозного клича содрогались в испуге земля и море…
«Я этого не хотела, — ее вышвырнуло на берег, жалкую и дрожащую. Беспомощную старуху, никчемную и никому не нужную. — Я хотела совсем не этого. Я изменила мир. Дура я, дура!»
Гюльва хотела вцепиться в спасительную клюку, но палки в руках не было. Должно быть, выронила. Сейчас ее старые ноги подкосятся, и она с позором рухнет на глазах у всех. Она не должна была уходить со своего кургана. Холодный ветер в бересклете, скрипят сосны, багряное солнце нанизалось на острые макушки елей. Как бы ей хотелось остаться там навсегда. Умереть, и пусть обрушившийся курган погребет ее в себе.
Кто-то подхватил ее под руку, не позволив распластаться на скользких плитах. Кто-то повел ее прочь, мимо испуганно гомонящей толпы, и Гюльва была благодарна вмешавшемуся. Крепкой, надежной руке, на которую можно было опереться. Она зажмурилась, не желая смотреть вокруг, не желая видеть идущего рядом, не задумываясь, куда они направляются. Лишь бы подальше от испугано лепечущих и гневно кричащих голосов. Подальше от Одина и Фригг, которая испепеляет ее взглядом разъярённой волчицы, почуявшей угрозу своим щенкам. Прочь, прочь. Домой, о как же ей теперь вернуться домой? Хотя и дом больше не будет ей надежной защитой. Ей не убежать от самой себя, от сказанных слов. Которые отныне и навсегда будут считаться принадлежащими ей, и бесполезно ссылаться на внезапное Откровение. Она же вёльва. У нее ремесло такое — прорицать будущее.
Ее усадили на скамью, жесткую и холодную. Под ногами шелестела опавшая листва, тянуло сладким яблочным духом. Было тихо. Хвала всем богам, как тихо и спокойно. Гюльва наконец решилась открыть глаза. Уголок в одном из многочисленных внутренних дворов Валаскьяльвы, каменная беседка, колонны обвиты диким виноградом, чуть подрагивают багряные листья. Тонконогий столик, на столике глиняный кувшин.
На скамье напротив сидел Слейпнир, глядя на нее строго и вопросительно. Но без испуга, спасибо ему и на этом.
— Доволен? — едко вопросила провидица. — Видишь, чем все обернулось?
— Но еще ничего не закончилось, — помотал головой конь-оборотень. — Напротив, сейчас такое начнется…
— А что я там хоть наговорила? — видение уходило, истаивая весенним снегом и оседая горечью, которую не смыть никакой водой и никогда не истребить из памяти.
Слейпнир с силой потер ладонью лоб:
— Пересказать слово в слово или только суть?
— А ты запомнил слово в слово? — невольно восхитилась Гюльва.
— Это было первое пророчество вёльвы, которое я слышал собственными ушами. Как же мне было его не запомнить? — удивился вопросу Слейпнир.
— Знаешь, лучше переходи сразу к сути, — вздохнула старая чародейка.
Слейпнир чуть прижмурился, тщательно подбирая слова и переводя язык высокого скальдического слога в обыденные понятия:
— Вы заявили, якобы привязанность Бальдра к Хель привела к тому, что от него стала уходить божественность. Его бессмертие. Теперь он не совсем ас, но и не смертный. Жизнь его висит на золотой нити, грозящей оборваться. Бальдр — свет Асгарда, повторяли вы. Если с ним что-то случится, если его свет померкнет, это станет последним предвестием грядущего Рагнарёка. Доказательством того, что никто не избежит своей судьбы. Рангарёк неотвратим и он не за горами. Нам не придется ждать его десятки тысяч лет, робко уповая на то, что не мы, но наши внуки и правнуки смекнут, как одолеть бедствие.
— Ох, — только и сказала Гюльва.
— Ага, — согласился приунывший Слейпнир. — О чем я и говорю.
— И это все — из-за вас! — ткнула в него корявым пальцем вёльва. — На кой ляд понадобилось мутить воду и ковыряться там, где вы ётуна лысого не смыслите? Теперь мне по вашей вине до самой смерти покою не видать! И Хель с ее дружком вы ничуть не помогли, а вовсе даже наоборот!
— Мы хотя бы попытались что-то изменить, — возразил Слейпнир. Вспомнив что-то, пододвинул к чародейке кувшин. Пояснив в ответ на ее вопросительный взгляд: — Ваша оплата. То, чего вы никогда не видели и не знали прежде.
— Это же просто кувшин с водой! — Гюльва с раздражении щелкнула пожелтевшим ногтем по боку сосуда. Обожженная глина отозвалась глухим звоном.
— Не совсем обычный кувшин и не совсем простая вода, — в кои веки Слейпнир вспомнил, что его родитель славен на все Девять Миров как первостатейный обманщик. — Нам вручил его сам Мимир. Сказав, что вы алчете именно этого.
— Мимир? — подозрительно нахмурилась чародейка. — Вы что же, неугомонные, аж до Мимира добрались? И как он там поживает, старый бездельник?